— Худой, лицо немного бледное, — ответила Эржа. — Такое, как у господ бывает… как у Шаники, аптекарского подмастерья.
— Какой тебе подмастерье, мужичка ты этакая! — крикнула матушка Перса. — Его не подмастерьем, а господином ассистентом величают. Голова твоя подмастерьями набита, вот ты вечно и забываешь пробки от бутылок в магазине! Одно только на уме, несчастье мадьярское! — бранится матушка Перса, не зная, на ком сорвать свою злость.
— Оставь, мама! — утихомиривает её Меланья.
— Фу-у! — вздыхает матушка Перса и, не находя себе места, мечется по дому, натыкаясь на вещи. — А что я говорила! Как услыхала про этот сон, сразу подумала: тут каверза какая-то. Они уже заранее всё это обтяпали. Во сне, мол, в кегли играла, ждёт гостей и чего только ещё не наплела!.. Только взгляну на неё и сразу же разгадываю все её замыслы. Насквозь её вижу, как стеклянную… Значит, говоришь, тонкий, бледный юноша? Ну разве такой пара этой свёкле?! Он бледнолицый, а она краснощёкая мужичка. Одно имечко мужицкое чего стоит — Юца, фрайла Юца! Настоящая Юца! Чучело огородное!
— А ещё называл свои любимые кушанья, — продолжает рапортовать Эржа.
— Как не назвать: понимает, бедняга, и сам, что к мужикам попал! — шипит матушка Перса.
— Спрашивали его, милостивица, — говорит Эржа, — любит ли он покенс[30]!
— О, мужичка! Туда же лезет — покенс!
— А он ответил, что любит гужвару с брынзой! — добавляет Эржа.
— Что же делать бедняге! Покорми, думает, хоть чем-нибудь, лишь бы голодным не остаться. Бисквитов ему там не испекут, это уж наверняка!.. И как это получилось, что именно того очередь служить, а не Чирина?! Ну, а тот, недолго думая, заграбастал его и прямёхонько домой! Ох, казалось, — всё обеспечила, просто голову бы дала на отсечение.
— Право же, мама, зачем вы так расстраиваетесь? Ничего страшного ещё не случилось. Слава богу, впереди не одно воскресенье, найдётся время и к нам зайти.
— Да отстань, и без тебя тошно! — огрызнулась матушка Перса. — Ты, дочка, замужем не была, потому так и говоришь. Нынешние молодые люди точно пескари: вот, кажется, слава богу, поймал его, — глянь, он уже выскользнул, как пескарь.
Вспомнились матушке Персе собственные её уловки, которые она пускала когда-то в ход (несмотря на весьма благоприятные обстоятельства), чтобы поймать молодого кандидата Чиру. «Какую только я ему скуфейку смастерила своими руками — первое наглядное доказательство моей нежной склонности к нему».
— С этим шутить не приходится, — продолжала она вслух. — Не знаешь ты, голубушка, эту матерую бестию; не безделица в их семейке… Ну да ладно, там видно будет, что делать! — утешала себя госпожа Перса.
Глава шестая, в которой описан воскресный день в селе и которую можно целиком пропустить, потому что она является лишь эпизодом в этой повести
Наступил и праздник святого воскресенья — лучшее, должно быть, и полезнейшее из деяний благого творца. Он сам заповедал отложить в этот день все дела, и набожный люд в приходе попа Спиры и попа Чиры не соблюдал ни одной, даже писанной заповеди божьей столь усердно, как сию реченную.
Повсюду в божьем мире хорош воскресный день! Хорош он и в городе, но лучше всего, думается нам, на селе. Уже в субботу чувствуется его приближение, притом по-разному — в доме и перед домом. В доме убирают и чистят. В субботу и детворе как-то вольготнее: играй и пачкайся за милую душу. «Пускай себе, завтра воскресенье, наденут чистое», — только отмахнётся при виде замарашек взрослый. Девицы готовят плиссированные юбки для коло, парни смазывают сапоги, чтобы стали мягче, а бабки готовят фитильки, разливают по лампадам масло, крестятся, когда зазвонят к вечерне, расспрашивают, который из попов завтра служит, и дают наказ хорошенько смазать отцовские сапоги смальцем и размять, а то в прошлое воскресенье отец жаловался, что ещё на паперти пришлось их скинуть, до того жали.
Хорош был и наступивший летний день. Окончилась заутреня, прихожаня выходят из церкви. Отправляются по домам и обе попадьи. Идут и беседуют о разных разностях: «До чего погожий выдался денёк, а ночью казалось, что дождик будет». О госте ни слова! Матушка Перса решила о нём не упоминать, а матушка Сида помалкивает или говорит о постороннем. «Ишь ты, бестия! — думает про себя матушка Перса. — Как упёрлась, хоть бы словечко проронила! Хотя бы для близира пригласила нас к себе!» В глазах у неё темнело, но виду не показала.