— Спира, и как ты можешь так говорить? Кто тебя не знает, может подумать, что всё это правда! — перебила его госпожа Сида.
— Э, да что там! Ну и как хватим: «Утром рано, чуть заря настанет, Старина Новак[39] выходит тайно».
— Ах, как красиво! Начнёшь ещё свои куплеты распевать!
— А ты чего бы хотела? Не нравится эта песня, так певали мы в те времена и другие!
— Очень нужна мне твоя песня! — не уступает матушка Сида. — Какая в голову взбредёт, ту и распевали.
— Певали мы и такую, — поддразнивая её, затягивает отец Спира:
О голубка дорогая, Горлица моя ручная, Как ты тихо почиваешь, И, конечно, ты не знаешь Муки сердца моего!— Да перестань же ты, сделай милость! — сердится матушка Сида.
— Или ещё такую! — не унимается преподобный отец:
Вспоминаешь ли мгновенье, Как, румянясь от смущенья, Белой ручкою своею Ты мне шею обвила И, лицо скрывая…— Да какой в тебя бес вселился?! — прерывает пение госпожа Сида. — Ах, извините, сударь! Юца, душенька, ступай в кухню и приготовь чёрный кофе. Знаю, вы, горожане, его любите. А я так три дня не сплю после одной чашечки.
С кофе дело немного застопорилось — никак не могли отыскать мельницу, которой в доме попа Спиры пользовались столь же часто, сколь пили кофе.
Всё же спустя некоторое время Юла принесла и подала кофе. Кофе был в меру горячим и крепким. Учитель пил да похваливал, выплёвывая плававшие на поверхности плохо промолотые зёрна.
— А где ваш кофе, господжица?
— Я не пью! Папа говорит, что кофе волнует кровь и лишает сна.
— А с молоком, пьёте?
— Да.
— А пунш?
— А гефроренес[40] кушаете?
— Да.
— А айскафе[41]?
— Нет.
— Как странно! Кто бы мог сказать? — удивляется гость, не зная, о чём бы ещё спросить Юлу.
— Ну что, прополощем ещё маленько горло? — предлагает отец Спира.
— А много ли у вас в погребе вина? Совсем забыл спросить! — интересуется господин Пера.
— Да бочонков тридцать найдётся. Притом не моложе пяти лет и не слабее того самого, что сейчас пьём, летом. Но хранится у меня винцо, несравненное и по возрасту и по вкусу; разлито в бочонки ещё во время оно — вскоре после того, как мы с Сидой поженились. Выдержанней и лучше вряд ли где найдётся. Подобное пили разве только в древние времена на свадьбе в Кане Галилейской[42], прости меня господи!
— Это вино ,— вмешалась в разговор матушка Сида, — мой супруг решил почать, когда будем выдавать замуж нашу Юцу. Пусть на ее свадьбе насладятся. Раз уж, как говорится, давать приданое хорошее, так пускай и вино будет хорошее; если жениху досталась замечательная девушка, пусть и сватам тоже что-нибудь перепадёт… А дело ведь не за горами — не нынче-завтра… есть на примете неплохие партии; к примеру…
— А-а-а, вот вы как?! — несётся из кухни голос матушки Персы. — Поглядите-ка на них! В доме гости, а они ни гу-гу! Я-а вам задам! Нет, вы только поглядите на них!
А сейчас, дорогие читатели, представьте себе, как исказилось лицо матушки Сиды и что она испытала, когда речь её в самом начале прервал донёсшийся из кухни возглас госпожи Персы. Автор отлично сохранил всё в памяти, но перо его бессильно, не поможет ему и весь письменный прибор правильно описать это событие, вот почему он обращается за помощью к читателям, ибо всё это легче вообразить, чем описать.
Автор должен только добавить, что, когда семья отца Чиры оказалась уже в комнате, матушка Сида спешно выскользнула в кухню, чтобы трижды там перекреститься от удивления. Слишком уж велико оно было! Подобный сюрприз можно было сравнить разве лишь с тем, что случилось больше года назад, ещё до того, как ворота были усажены огромными гвоздями. Однажды, войдя неожиданно в комнату Жужи, матушка Сида застала там Жужиного ухажёра; субъект этот расположился так, словно фотографироваться пришёл: перед ним стоял полный бокал вина, а сам он, нахал этакий, пускал клубы дыма из самой драгоценной, с длинным чубуком, пенковой трубки его преподобия. И тогда, как и сейчас, матушка Сида не в силах была вымолвить ни слова. Казалось, швырни кто с улицы кирпичом и разнеси вдребезги весь её фарфор, она не опешила бы так, как услыхав голос госпожи Персы. «Если меня вчера не хватил удар, — вспоминала позже госпожа Сида, — значит, буду жить по крайней мере на пятнадцать лет дольше покойной маменьки!»
— Мы, сказать по правде, решили без всяких церемоний нагрянуть к вам, — затараторила, вступая в комнату, матушка Перса; за ней шествовал поп Чира, а за ним уже Меланья. Выпалив это, матушка Перса спохватилась и продолжала: — Ах, извините! Ну и хороши же мы! Мне говорят: «У отца Спиры гости». Ну, думаю, Лалика, верно, с ребятами приехала. А это… О, простите, тысячу извинений!..