- А я вот не боюсь. Мне что жить, что помереть... Помереть даже лучше, забот меньше, Катерин... Одна беда - грехов полно. Тело зароют, тело сопреет, а душа-то неприкаянна, душе страдать... Прямо какая-то тоскливая я стала, Катя, сама себе в тягость. Иной раз думаю: плюнуть бы да уйти к себе на Кирпичную, комнатка у меня веселая, пенсия пятьдесят рублей, чего еще? Буду сидеть Мананку Зинаидину нянчить.
- А отец-то наведывается?
- Вахтанг? Очень ему надо! Гульванит где-то... Может, у себя на Кавказе.
- А на алименты подать?
- Пустое дело! Переустроится - опять пропадет. Бог с ним. Двадцатку государство жалует, и ладно.
За воротами раздался длинный гудок.
- Тоню Колюбакину привезли,- сказала Катя, задвигая противень в печь.
Вера Ивановна не торопясь достала из-под тюфяка ключи от церкви на большом старинном кольце.
- Пойду приму.
Но оказалось, привезли не покойницу: Толька-тюремщик елей привез наворованное масло вазелиновое. И когда успел?..
- С благоприятной погодкой! - заорал он, спрыгивая с подножки самосвала.- Раз сказал - два не надо!
- Сколь привез?
- Бочару. Как велела. Двести литров. Рубель литр.
- Хороший елей-то? - для виду засомневалась Вера Ивановна.Вазелиновый? А то нальют...
- Ворота растворяй! - торопил Толька.- Две доски - и котом!
Пока Толька с шофером ворочали бочку, пока завтракали в кирпичном одноэтажном домике для ночевки певчих и богомольцев, Вера Ивановна открыла церковь. Достала из сейфа деньги, начала считать. На второй сотне в церковь ворвался Толька.
- Денег наслужили, а счесть не могете!
- Иди, иди отсюда! - замахала на него Вера Ивановна.- Прется в храм!
Не любила Вера Ивановна, чтоб видели, как она с деньгами возится. Скоро финансовый год кончается, а у нее в сейфе пять тысяч неоприходованных. Батюшка-то про них знает, да исполком не знает, по ведомостям не проходят. Вот из-за денег у нее с батюшкой беспорядок и начался. А вернее, с матушкой. Чует матушка носом своим, что есть в церкви еще и черная касса. Тайная. А там, в банке стеклянной, уже не пять тысяч... Матушка-то, слава Богу, опытная, знает: во всех церквах такие кассы имеются - коммуне неподведомственные. И для попов закрытые.
Был бы батюшка податливый да понятливый, ремонт бы продолжили, роспись в храме поправили, сменили бы отопление, ограду... Так нет: благословения не дает!.. Как начали ремонт летом, так и замерло. И все потому, что дачу себе воздвигать вознамерился. За оградой! Навез чушек бетонных для фундамента, цоколь вывел под гараж - все, деньги кончились. Дворец затеял. Так ведь она не против. Пожалуйста, строй хоть в три этажа. У тебя и дети еще учатся, и внуки на подходе, и самому не молодеть, вон пилюли все мечет. Строй себе на здоровье. Бери деньги. Хоть все шестьдесят тыщ! Но только в ограде церковной строй! Служишь в церкви - пользуйся! Перевели в другой приход или помер, не дай Бог,- другой священник дом займет. И машину купи, на, пожалуйста, только на церковь оформляй.
...Вера Ивановна пересчитала деньги еще раз, добавила десяточку. Тольке за труды - кроме утреннего червонца,- чтоб не зря подметки бил.
- Слышь,- спохватилась Вера Ивановна, когда самосвал уже заурчал, выбираясь из церков-ных ворот,- Толь, найди мне кочегара на зиму! Хоть убогого. Глупого можно. Замерзнет церква. Поищи где-нигде. Только шапану не сватай!
- Сделаем,- сказал Толька.- Три двадцать в кассу, чеки мне! Налить бы, хозяйка?
Вера Ивановна вздохнула.
- Ладно, за воротами подожди.
Ее знаменитая балда - разбавленное варенье, настоянное на пшене,хранилась под крова-тью в трехлитровых банках. Вера Ивановна полезла под кровать. Банки стояли, но как-то не так. Не так, как она их ставила... Точно, не так.
Она с трудом поднялась и присела на Шурин сундук.
- Та-ак... Значит, лазил... Значит, видел. А может, и не лазил...
Проводив Тольку Маранцева, Вера Ивановна взялась подшивать подворотничок к рясе. И опять наткнулась в кармане рясы на стеклянную трубочку с лекарством от сердца, и ей стало жаль батюшку.
Вошла Катя, присела отдышаться.
- Пола в церкви вымыла, теперь вот подсвечники протереть. Елею давай.
- Из новой бочки качай, в старой одни подонки. Ну-ка, Кать, выдери узелки - шеяку натрут. А те я сослепу не вижу.- Вера Ивановна протянула Кате полрясы, вторая половина осталась у нее на коленях.
- А барыня-то сама подшить не может? - Катя зубами, ногтями не бралось, выдернула из твердого стеганого воротника старые узлы, покачала головой.- Прогладить бы надо, ходит как парчушка парепанный!.. А она знай свои гобелены штопает. Ты кассу спрятала?
Вера Ивановна молча кивнула, переложила ей на колени тяжелую рясу.
- Прошпарь, Катерин, а я пока к Аринке Маранцевой пробегусь, яичек возьму: народ вечером нагрянет, а варева никакого.- И без особой надежды спросила: - На всенощную не останешься?
- Это без меня,- замотала головой Катя.- Если бы батюшка один приехал, другой разговор, а матушку зрить не могу. Она с тебя денег больше не тянет? А то мы батюшку враз на оклад пересодим! Двести пятьдесят в зубы - и будь здоров!..
- Ладно тебе, опять вся краснотой набрякла. Матушка и матушка, чего ж теперь? Завтра-то хоть придешь к обедне?
- Завтра приду. При народе она не так в глаза лезет.
- Уходить будешь, замок набрось,- тяжело вздохнув, сказала Вера Ивановна.
Выйдя из сторожки, она как бы невзначай заглянула в окно снаружи: не больно-то занавески плотные, вполне Толька мог углядеть, как она с деньгами мудрует.
* * *
Перед покосившейся избой Арины Маранцевой в облетевшем палисаде гуляли беспалые куры и петух без гребня, тоже беспалый. Петух взлетел было на куру, вцепился ей в холку клювом, кура затрепетала, и петух, не удержавшись култышками на ее спине, слетел на землю. Вера Ивановна покачала головой.
- Нема от тебя теперь прока, теперь только в суп.
- Ты чего там ворожишь? - раздался с крыльца скрипучий голос Арины.
- Зачем, говорю, курей поморозила? На обглодках шастают!
- А ну их! Тебе яиц небось? Десяток наберу. Рубль тридцать. Как диетические.
Пока Арина долго считала яйца, в сенях раздался гром - изба пошатнулась.
- Баран озорует,- пояснила Арина.- Убить бы сволоча, да боюсь, мяса не сохраню до мороза. Если впополам с кем засолить. Не хочешь?
- Я свое отъела, мне теперь одно местиво по зубам.
- Весь двор разнесет! Пойти прибить заразу?.. Заскользю...
- Тольку, сына своего, попроси,- посоветовала Вера Ивановна. И добавила, подводя разговор, к чему хотела: - Чегой-то он ко мне утром ломился?
- Денег небось требовал? - Арина подала Вере Ивановне целлофановый пакет с яйцами.- Скоро опять сядет. Ему тута не житье. Там он попривык, главный у них стал. Покормят, постелют...
- Ты, Арин, скажи сыну, чтоб ко мне по ночам не ломился, мне одно волнение... Пусть днем... А то я батюшке нажалуюсь, он его в милицию сдаст.
- Сда-аст! Он те сдаст!.. Он вас порежет, как курей, и в тюрьму отдыхать! Не трог ты его, может, сам угомонится...
Вера Ивановна вдруг тыркнулась к окну.
- Не батюшка со станции метет?.. А? По фигуре, кажись, он! А вон и матушка... Чего ж без машины-то? Опять сломалась? А это еще кто ползет? Тьфу ты, Господи, Татьяна, кажись?..
- Тебе-то какая печаль? - сказала Арина, запрягая седые волосы в косицу.- Ноги ходят - пусть приходит.
Не любимая Верой Ивановной восьмидесятилетняя Татьяна следовала за отцом Валерием по пятам, начиная с Ярославля, где он получил свой первый приход, еще учась в семинарии. Сперва в дьяконы рукоположили, а через три дня - во пресвитеры. Слухи были, не все так просто: блат, мол, батюшке помог в священники выбиться, и корочек-то у него до сих пор нет. По инженерному делу есть, по строительному, по первой специальности, а по религии - нет. Вот его и гоняют туда-сюда. А Татьяна за ним полозает, как прилипшая; семьею пренебрегла и носится по белу свету!.. Досадно было Вере Ивановне, что Татьяна старше ее, а Бога чтит больше. Сама-то она к церкви полностью припала, когда одна осталась; сын погиб, дочь завербовалась. Вроде как от безделья. Досадно было Вере Ивановне, обидно и... завидно.