Я включила лампу и выудила альбом Лаки с вырезками из газет и журналов из-под кровати, где прятала его от мамы. Я пролистала несколько страниц с призерскими ленточками, полученными на конкурсах художественной самодеятельности, почетными грамотами, рекомендательными письмами девочек-скаутов, не переставая удивляться несоответствию между таким впечатляющим списком достижений и пометками, написанными ее рукой. Столь отвратительного почерка, как у Лаки, не было ни у кого.
Такой неразборчивый — можно подумать, она была под наркотой, когда это писала. Письма от детей из детского сада, приклеенные скотчем тут же в альбоме, были и то лучше написаны.
На нескольких страницах размещались наши с ней фотографии: купаемся в ванночке с кучей резиновых уточек и пластмассовых игрушек; стоим в одинаковых матросских костюмчиках на пляже летом; смотримся в зеркало, нарядившись в мамины выходные платья, по уши в губной помаде; празднуем Хэллоуин (Лаки в костюме Дороти из страны Оз, а я — в костюме Злой Ведьмы); а тут — строим рожи фотографу из газеты «Бостон глоуб» в гримерной на съемках «Фа-Солек». Еще нашла фотку, где я танцую хип-хоп. Лаки сделала рамочку из серебристых наклеек в форме звезд и подписала: «Уандер Блэйк бывает иногда надоедливой приставучкой, но танцует она классно!»
На одной из записей «Городка», когда я была на подпевках у Лаки, она на меня странно посмотрела, а мне показалось, что она злится за то, что я слишком громко пела у нее за спиной. Неожиданно Лаки сказала:
— Знаешь, из всей нашей семьи именно ты по-настоящему хорошо поешь.
Я засмеялась. Наверняка она глумится надо мной. Но Лаки не шутила.
— Скажи маме, что тебе надо ходить на уроки пения со мной, — добавила она, но я сказала:
«Не-е». Я думала, что еще успею наобщаться с сестрой.
Я заворочалась в постели. Мне нисколечко не хотелось спать — веки как будто кто-то приклеил ко лбу, чтобы они не закрывались. Из окна прямо передо мной открывался живописный вид на океан, а в боковое окошко можно было наблюдать, чем там занимается сосед Генри у себя в комнате. Время от времени он устраивал бесплатные представления. Надо же, как раз когда мне не спится, свету Генри не горит. Так что сегодня я не буду хохотать в подушку, глядя, как Генри прыгает по кровати и исполняет соло на воображаемой гитаре, а также не увижу его эксклюзивного номера в мою честь, во время которого он врубал какую-нибудь оперу и, драматично заламывая руки, гримасничал и «исполнял» арии. Тогда он походил на комика Адама Сэндлера в роли оперного певца.
В животе у меня заурчало. Я запихнула альбом обратно под кровать и спустилась в кухню перекусить чего-нибудь.
Папа сидел за компьютером. В гостиной было бы совсем темно, если бы не включенный монитор компьютера и лунная дорожка в океане за окном. Слышно было, как Кэш бьет хвостом по полу у папиных ног.
Я щелкнула выключателем в кухне.
— Три часа утра. Ты почему не спишь? — спросил папа.
Пискнул компьютер — папе по «аське» пришло сообщение. Он тут же убавил звук.
Мама, наверное слышала, как я прошаркала вниз, потому что она уже стояла за моей спиной.
— Дорогая, что это ты встала?
— Гос-с-споди, просто проголодалась. Чё вы ко мне пристали?
Организм требовал шоколада, и это делало меня раздражительной. Я достала из буфета залежалое печенье с кусочками шоколада «Чипеэхой!». Мама и папа последовали моему примеру и сели за стол. Мама открыла коробку мексиканских чипсов «Доритос», а папа закурил трубку. Таким образом, я попала на индейский совет «пау-вау».
— Как все прошло с Тигом сегодня? — поинтересовалась мама,
Она слала, когда я пришла с работы. Последнее время если мама не ела, она обычно спала.
— Нормально. Трина приехала. Она вроде как тренировать меня собирается.
— Невероятно! — сказала мама.
Взгляду папы стал жестче, но он ничего не сказал. Мама посмотрела на него и сказала:
— Наша девочка станет звездой!
— При условии, что она повысит успеваемость, — добавил папа. — Я рассчитываю, что в этом году результаты будут лучше, чем в прошлом. Уандер, я не шучу.
— Конечно, пап.