Лейббрандт прибыл в сопровождении Фрайгаузена и двух секретарей. Фрайгаузен привёз отцу Александру велосипед марки «Мерседес-Бенц».
— А вот вам, отец Александр, подарок — новейший фаррад3!
— Ой! Как уместно! — обрадовался батюшка. — А то ведь я хожу по округе per pedes apostolorum. По-русски говоря, на своих двоих.
Лейббрандт намеревался разместиться в здании бывшего сельсовета, а живших там офицеров определить к отцу Александру в его просторный дом. Но Фрайгаузен уговорил его сделать наоборот: самому поселиться у русского священника. Отцу Александру в Закатах и впрямь выделили просто роскошное жильё — здесь некогда жили три семьи колхозного начальства: с двух сторон от дома спускались два крыльца, а внутри насчитывалось целых семь комнат, не считая сеней и кладовок. Сейчас в нем жили отец Александр, матушка Алевтина, Миша, Саша и Ева. Больная и недвижная бабка Медведева не пожелала оставить родную хату, и матушка ежедневно навещала её и обихаживала, да и внуки не забывали.
Еву же от греха подальше пришлось срочно отселить.
— Ты, Муха, давай-ка временно поживи у старушки Медведевой, заодно приглянешь за ней, — сказал Еве отец Александр. — А то, не ровён час, распознают тебя. Я бы, к примеру, ни в жизнь не угадал в тебе твоё происхождение, а Гитлер, как говорят, приказал обучить всех своих фашистов с точностью определять, кто еврей, кто не еврей, так сказать, физиономически...
Вместе с комиссией в Закаты приехала кинопередвижка. Когда стемнело, жителей собрали смотреть кинохронику. Её показывали прямо на стене храма: парадные кадры победоносного наступления немцев на Москву. Много кадров о Гитлере, как его любят немцы. Много — о военнопленных.
Фрайгаузен, стоя рядом с отцом Александром, сопровождал показ своими замечаниями:
— Как видите, отче, победа не за горами.
— Да... Да... — вздыхал отец Александр. — И теперь меня сильно обжигает судьба попавших в плен. Я видел их неисчислимые потоки! Страшно смотреть! Кто о них позаботится?
— Да, их уже больше двух миллионов! Даже здесь неподалёку, в Сырой низине, где бывшие торфоразработки, создан концлагерь. Руководство стонет от нехватки всего необходимого. Мне жаль узников, они так страдают... Почти без еды, места на всех в бараках не хватает...
— Я, как ваш православный пастырь, даю вам благословение помочь мне. Мы должны организовать доставку продуктов и одежды.
— Яволь! — улыбнулся Фрайгаузен.
С тоской ещё немного посмотрев хронику, отец Александр спросил:
— А зачем вы это всё показываете? Желаете нас окончательно растоптать?
— Это часть моей работы.
— Пропагандирен?.. Понимайт, — съязвил отец Александр.
25.
Утром матушке Алевтине пришлось подавать жильцам завтрак.
— Не обессудьте, кофею у нас не водится, — сказала она, на что один из адъютантов Лейббрандта тотчас выдал ей пачку драгоценного молотого зерна.
На обед немцы пригласили и отца Александра, который только что закончил богослужение. Лейббрандт, как выяснилось, родился в немецком селе под Одессой, детство и юность провёл в России, хорошо изъяснялся по-русски, но предпочитал говорить на немецком, и Фрайгаузену приходилось переводить его рассуждения:
— Господин Лейббрандт не только инспектирует общее санитарно-гигиеническое состояние Псковского края, но и попутно производит наблюдения за нравственной чистотой его жителей. Господин Лейббрандт восхищается крепостью русской семьи и высокой моралью русской женщины. Он, однако, считает своим долгом отметить, что своей недоступностью русские красавицы ставят немецких солдат и офицеров в крайне трудное положение. Политическое руководство Третьего рейха дало направление на облагораживание народов, попавших под защиту германской армии. Каждый истинный ариец считает своим долгом дать русским женщинам семя ради улучшения породы. Господин Лейббрандт считает, что вы, как проповедник и пастырь, могли бы внушить своим прихожанкам мысль о том, что забеременеть от немецкого воина не является грехом.
— Внушать подобное? — вздохнул отец Александр. — Я всю жизнь проповедовал людям, что необходимо рожать детей, находясь в законном браке. И если я вдруг начну расхваливать подобное «улучшение породы», люди меня не поймут. Противореча сам себе, я в дальнейшем, увы, неизбежно утрачу доверие прихожан. И они не станут верить мне и тогда, когда намерюсь внушить им лояльность и покорность по отношению к оккупационным властям. А немецкое руководство ждёт от меня, насколько я понимаю, прежде всего этого.
— Рихтихь, — согласился Лейббрандт и дальше заговорил по-русски с заметным одесским акцентом.
— А вы не босяк. Вам пальца в рот не клади. Скажу вам, одно время в нашем руководстве была идея отбирать среди русских военнопленных наилучшие экземпляры и скрещивать их с наилучшими немецкими женскими особями. Таки я выступал против, ибо предполагалось, шо как только ребёнок будет зачат, русского отца следует капут махен.
26.
Вечером того же дня среди находящихся в селе Закаты немцев вспыхнуло заметное оживление. Некоторые из них палили в воздух из пистолетов, другие просто вопили что-то...
К ужину в доме у отца Александра собралась значительная компания — человек десять офицеров и две связистки, обе белокурые и страшненькие, но недурно сложенные, в серых форменных платьях с белыми воротничками.
— Вас ист дас, Иван Фёдорович? — спросил отец Александр Фрайгаузена, который вообще-то был Иоханн Теодор.
— Весь мир ликует, — гордо объявил заметно подвыпивший Фрайгаузен. — Поступило важное сообщение. Наши войска наконец-то прорвали мощную оборону красных под Москвой уже входят в столицу России, не встречая более никакого сопротивления. Москвичи восторженно приветствуют своих освободителей.
— Тогда замолвите за меня словечко господину Адольфу Гитлеру, уж очень хочется служить в первопрестольной, — потупившись, сказал отец Александр.
А сам зашёл за занавеску и сглотнул горькие слёзы. Перехватило дыхание, и с полминуты он только пытался схватить воздуха, да никак не мог... Обиднее всего в те полминуты ему было, что умирает он, грешный, не мученической кончиной и не в радостный день, а в день такой скорби!
Тут воздух рванулся в легкие и отец Александр, печалясь и горюя, снова отправился жить.
Всю ночь немцы пили и горланили, пьяно пели и плясали под патефон, связистки гоготали и взвизгивали, явно и не думая ставить своих собутыльников в «крайне трудное положение».
— Как же будем жить дальше, Сашенька! — плакала матушка Алевтина, лёжа в постели рядом со своим верным мужем. — Что будет с Россией?