— Не знаю... Так да или нет?
— Какой ты... А если я скажу «нет»?
— Тогда я спрошу, почему?
— Ну, допустим, у меня другой жених есть.
— Милиционер этот? Владыкин, что ли? Не смеши! Нет у тебя никакого другого жениха. Я все про тебя знаю.
— Все да не все. Тоже мне, знаток нашелся.
— Все равно ты будешь моей, слышишь? Потому что так, как я, тебя никто любить не будет.
— Что же, разве я уродина, что меня никто больше не полюбит?
— Нет, просто... Так, как я, никто!
И боец пятой стрелковой дивизии засыпал, вспоминая Машу Торопцеву, необыкновенный изгиб ее шеи, упрямый и упругий, насмешливые глаза, и почему-то с особой нежностью боец вспоминал ее белые носочки, хотя по всей стране все девушки ходили в таких же...
9.
В последних числах июня, всего через неделю после начала войны, немцы стремительно приближались к Риге. В кабинете у митрополита Сергия находился высокий чин НКВД по фамилии Судоплатов. С первого дня войны он был назначен ответственным за всю разведывательно-диверсионную работу в тылу немецких войск. Сейчас его задачей было обеспечить работу с православными священниками в Прибалтике.
— Я спрячу вас в подвале кафедрального собора и сделаю так, чтобы мои люди вас не обнаружили, — говорил Судоплатов митрополиту Сергию. — Спустя какое-то время, когда все успокоится, к вам подойдет человек и произнесет пароль. Внедрите его в ряды своих священников. Не беспокойтесь, он сам бывший священнослужитель, его не надо будет учить. Какой пароль ему произнести?
— Пароль?.. — задумался Сергий. — Не надо пароля, Павел Анатольевич. Пусть он просто вернет мне вот эти четки.
Сергий взял со стула четки и вручил их своему гостю.
— Если все будет в порядке, я с благодарностью возьму их, а если что не так, отвечу: «Спасибо, но это не мои». И пусть он тогда приходит спустя какое-то время.
Первого июля германские войска входили в столицу Латвии. Секретарь митрополита, являвшийся одновременно агентом НКВД, в отчаянии докладывал Судоплатову:
— Его нигде нет! Как сквозь землю провалился! Что делать?
— Ноги пора делать, вот что! Немцы будут здесь через час. А за то, что упустил митрополита, пойдешь под трибунал!
10.
В тот же день немцы вошли и в Тихое. Зажиточные латыши встречали их хлебом-солью, красиво преподнесенным на пшеничном снопе. Кто-то угощал немцев пирожками. Двое мужиков вынесли красное знамя с серпом и молотом и, разодрав надвое, бросили их к ногам немцев. Немцы вешали свой красный флаг с черной свастикой в белом круге, по-хозяйски распоряжались в сельсовете, пинками выбрасывали оттуда каких-то служащих.
А тем временем отец Александр стоял перед дочерью Моисея. Она была в длинной белоснежной рубашке. Отец Александр вопрошал:
— Отрицаеши ли ся от сатаны и всех дел его, и всех ангел его, и всего служения его, и всея гордыни его?
— Отрицаюся! — отвечала Ева.
— Сочетаеши ли ся Христу?
— Сочетаюся! — отвечала Ева.
Здесь, в храме, еще никто не знал о приходе немцев. Две певчие старушки, пользуясь заминкой, переговаривались:
— Молотов: «Война!», Сталин: «Война! Война!» А сами драпают, немцы уже от нас совсем близко.
— Ох, может, даст Бог, мимо пройдут. Страшно!
— А когда сталинцы входили, не страшно было?
— Тоже. То одни, то другие, что за напасть!
Ева вошла в купель. Отец Александр окунал ее:
— Крещается раба Божия Ева во имя Отца, аминь, и Сына, аминь, и Святаго Духа, аминь.
Отец Александр не признавал таинства крещения без полного погружения в купель. Он трижды с удовольствием окунул новую христианку, та фыркала и радостно смеялась, и крупные капли падали с ее черных ресниц.
А немцы уже с хохотом наклеили на двери храма плакат с Гитлером. Трое вошли в храм и стали смотреть. Один сказал:
— Гляди, как эти дикари моются!
И все трое заржали.
Отец Александр совершал миропомазание — рисовал Еве кисточкой крестики на лбу, на веках, на ноздрях, на губах, на ушах, на груди, на руках и ладонях, на ногах...
— Печать дара Духа Святаго. Аминь.
Хор запел:
— Елицы во Христа креститеся, во Христа облекостеся, аллилуйя...
Отец Александр возгласил, как бы и в сторону немцев:
— Господь просвещение мое и Спаситель мой. Кого убоюся?
Немцы уже перестали ржать и ухмыляться.
— Ладно, ребята, пошли! Таинство... — сказал один.
И все трое медленно потянулись к выходу.
Но вскоре, как только зазвучал псалом «Блаженни, ихже оставишася беззакония», в храм снова вошли люди в немецкой военной форме при оружии, а с ними — ксёндз из соседнего хутора со своими прихожанами. У одного с собой была лестница, и он сразу деловито приставил ее к стене и стал подниматься к верхним иконам. Другие, так же не теряя времени, ринулись срывать иконы, висящие внизу.
— Как вы смеете врываться и кощунствовать в нашем храме! — едва не потеряв дара речи, воскликнул отец Александр.
— Это больше не ваш храм, а наш, — ответил ксёндз, глядя на батюшку торжествующим взором. В речи его заметно прибавилось польского акцента — словно еще немного, и он совсем забудет, что когда-то знал этот поганый русский язык.
— Как вы смеете говорить, не наш храм! — задыхаясь, жалобно говорил отец Александр. — Он построен русскими людьми во имя Православной Русской Церкви, во славу Отца и Сына и Святаго Духа!
— Все это уже ненужные отговорки, — отвечал ксёндз. — Католикам не хватает места в костёлах, а у вас просторные храмы. К тому же вас сегодня же расстреляют.
— Так чем же вы тогда отличаетесь от большевиков?
— Оставьте демагогию, отец Александр.
Не в силах взирать на поругание храма, батюшка выскочил наружу. Там стояли его прихожане и ничего не предпринимали. Он бросился к ним:
— Что же вы стоите!
— А что нам делать, батюшка? — стыдливо произнес один. — Их вон какая сила.
— «Не в силе Бог, а в правде»! Да как же вы посмели забыть сии священные слова Александра Невского!
— Так ведь у нас даже оружия никакого нет.
— Сдаетесь, значит? Отдаете святыни на поругание?
— Что ж, не впервые, отче!
— А я буду бороться!
Первый испуг в нем прошел, и отец Александр бросился в свой дом, чтобы немедленно собраться и опять ехать в Ригу.
— Остынь, отец Александр! Зайчик мой подседелый! — лепетала матушка. — В такие дни подстрелят тебя и глазом не моргнут. Переждать надо, выждать. Когда все успокоится, тогда и надо ехать в Ригу. Да и то неизвестно, жив ли там наш Сергий! Слышишь, что? Не пущу.
— Да ведь там храм разоряют!
— Будет на то воля Божья, вернется все на круги своя.