— Но к счастью, мне удалось все уладить, — сказал Фрайгаузен. — И вы уже на свободе.
— Я постоянно возношу здравицы местоблюстителю Сергию, — сказал отец Александр, — Может, оттого и у меня приход отняли католики.
— Не волнуйтесь, это недоразумение мы тоже уладим и ваш приход мы вам возвратим, — обратился Фрайгаузен к отцу Александру.
— Но ты, отче Александре, готовься, однако, к переезду, — сказал митрополит Сергий.
— Как к переезду?
— Господин полковник, этот выдающийся протоиерей просто необходим нам в предстоящей миссии. Без всякого преувеличения, перед вами лучший сельский священник во всей Прибалтике.
— Благодарствую, преосвященнейший, — поклонился отец Александр. — Так куда ж в таком случае меня сослать намереваетесь? Если я лучший, так нельзя ли мне во своясех остаться?
— А не вы ли, батюшка, говорили мне, что мечтаете служить там, где ваш небесный покровитель совершал ратные подвиги? — сказал митрополит. — Или уже не мечтаете?
— Мечтаю и очень. Только...
— Понимаю ваше недоумение. Места подвигов святого благоверного князя Александра находятся на советской территории, но германская армия стремительно наступает. Советские полководцы, видимо, избрали для себя тактику заманивания врага на свою территорию, как было при Наполеоне. Латвия уже отдана, вчера захвачены Печоры, завтра или послезавтра будет сдан Псков. Полагаю, Красная Армия намерена отступать за Новгород. Таким образом, вся Псковская епархия, полностью разоренная большевиками, становится объектом православной миссионерской деятельности.
— Говорят, там ни одного живого храма не осталось, — задумчиво произнес отец Александр.
— В тот-то и дело, — подтвердил полковник. — Мы, православные немцы, выдвинули идею немедленного восстановления церковной жизни на Псковщине. Иначе туда придут католики.
— Удивительно и отрадно слышать это из уст немецкого офицера! — не переставал удивляться батюшка.
— Более того, инициатива создания Псковской Православной миссии одобрена фюрером великой Германии, — сказал Фрайгаузен с гордостью.
— Гитлером? — Вновь удивился отец Александр.
— Так точно.
— Чудны дела Твои, Господи! — возвел батюшка очи к потолку. — А я слыхал, он неверующий.
— Фюрер по-своему понимает Бога, — уклончиво ответил полковник. — В настоящее время он благоволит православному духовенству и, напротив, намерен сурово наказывать старообрядцев. Они в свое время поддержали гонения большевиков на Православную Церковь. Гитлер хочет показать, что наша армия не захватническая, а освободительная. Он считает, что если русский народ жаждет возрождения церковной жизни, ему надо пойти навстречу. Русский народ должен понять: мы не большевики, которые служат сатане. Вспомните две страшные Варфоломеевские ночи в июне незадолго до нашего выступления на территорию Советского Союза. Сколько людей было вывезено из Прибалтики в неизвестном направлении, сколько уничтожено невинных, а среди них немало священников!
— Удивительно, что я не попал в их число, — вздохнул отец Александр. — Ведь меня хиротонисал митрополит Вениамин, зверски умученный большевиками. И сам я три года в лагерях оттрубил.
— Двенадцатого и тринадцатого июня, по моим сведениям, в Прибалтике для перевозки арестованных были мобилизованы все грузовые автомобили! — подметил митрополит.
— Вот видите, — сказал Фрайгаузен. — А мы говорим: «Идите и возрождайте!» Страшно подумать, если на земли, ставшие в религиозном смысле пустыней, придут католики, лютеране, или того хуже, сектанты-баптисты.
— Поведайте, батюшка, нашему гостю вашу классификацию, — улыбнулся митрополит.
— Какую?
— Про вино.
— А... Про вино-то... Это я так придумал сравнить... Вижу наше Православие в образе большой чаши, до краев преисполненной сладким и ароматнейшим вином. Вылей половину и разбавь водой — получится католицизм. Вылей снова половину и разбавь водой — получится реформаторство. Вкус вина остается, а уже не то. А теперь вылей все и залей чашу водой. Хорошо, если слабый запах вина сохранится в этих ополосках. И эти ополоски суть разного рода сектантство.
— Точнее не скажешь! — засмеялся немецкий полковник.
Отец Александр помялся и решил-таки спросить про дым:
— А правду ли говорят, что местные евреев пожгли?
— Правду, — кивнул Фрайгаузен. — Хотели нам угодить. И перестарались. Как жить в Риге при такой вони! Наше командование очень недовольно. Даже говорят, что собираются распустить латышскую националистическую организацию.
— Перунов крест? — спросил отец Александр.
— Именно так. «Перконакруст». Чтоб не лезли поперёд батьки в пекло!
— А я мороженое... — тихо прошептал отец Александр, раскаиваясь, что соблазнился мороженым и ел его, когда в воздухе витал дым от сожженных людей.
12.
Боец пятой стрелковой дивизии Алексей Луготинцев возвращался домой. Дивизия его, стоявшая некогда на Немане, встретила врага там же, где когда-то наши встречали армию Наполеона. С боями дивизия отступала и уже на латышской территории была окончательно разгромлена. Чудом уцелевшие и не попавшие в плен бойцы пробирались на восток по оккупированной территории, прячась в лесах, утопая в болотах, умирая от голода и ранений. Лешка Луготинцев тоже прятался, утопал, умирал, но все еще был жив. Звериным чутьем пробирался он на родную Псковщину, падая без сил на августовскую землю, шептал: «Я приду к тебе, Маша!», терял сознание, а потом вновь воскресал и шёл, шёл, шёл...
13.
Над селом Закаты стоял упоительный августовский закат. Дети Торопцева — Маша, Надя, Катя и Костик — на берегу одевались, недавно искупавшись.
— Погода-то какая! — сладко потягивалась Маша. — И не верится, что где-то война... Люди убивают друг друга...
— Ух ты! Немцы! — воскликнул Костик. На берег выкатили на мотоцикле два немца. Сидящий в люльке стволом карабина задрал край платья Маши. Водитель загоготал что-то по-немецки.
Оскорбленная Маша схватила горсть мокрого песку и влепила в сидящего в люльке. Тот взревел. Водитель с хохотом газанул, мотоцикл помчался дальше, но сидящий в люльке, не глядя, выстрелил из карабина себе за спину абы куда.