— Тащите в дом. — Махнула темным эльфам рукой на тело паренька Милана Хенгельман. — А ты, Апри, печь затопи, дом весь выстыл.
Легкие темные фигуры быстро справились с задачей, без слов и лишних движений скрываясь в ночи, а Милана все время простояла у окошка, тяжело вздыхая, с тяжестью на сердце всматриваясь во тьму ночи, где ей все казалось, что за ними кто-то пристально смотрит.
Кто-то холодный, чужой и бесстрастный, пристально буровит, не оставляя ни на минуту в покое, она даже для себя мысленно нарисовала его фигуру, щуплую, закутанную с ног до головы в непроглядную темную мантию.
Меня трясло, причем не пойму, то ли от холода, то ли от высокой интоксикации организма алкоголем. Пару раз за ночь со стоном пытался встать и куда-то пойти, каждый раз обратно заботливо укладываемый чьими-то руками в постель.
Потом меня рвало, и лишь под утро я полноценно уснул, наверное, впервые нормально за эти полтора месяца блужданий по мукам.
Проснулся далеко за полдень, в незнакомом бревенчатом домике с низким потолком под мерное потрескивание полешек в дровяной печи в центре, просто молча и без резких телодвижений, покряхтывая, встал, спуская босые ноги в камыш, который всецело укрывал, похоже, земляной пол этой незнакомой хижины.
— Ну что, болезный, живой? — донесся старческий дребезжащий голосок из угла комнаты.
— Еще не знаю. — Я с сомнением ощупывал себя, то и дело морщась, когда находил многочисленные гематомы на своем теле.
— Некисло тебя так, сынок, отметелили, — посочувствовала старушка, которую я, наконец, рассмотрел своим слегка заплывшим правым глазом.
— Бывает. — Философски пожал я плечами, тут же пожалев об этом, так как ребра отозвались глухой болью.
— Зубы-то в этот раз хоть оставил? — хихикнув, из-за печи появилась вторая бабулька, точная копия первой, сидящей в углу со спицами и вязанием, неся на ухвате дымящийся чугунный горшок и ставя его на покосивший на правый бок деревянный стол.
— На месте вроде. — Я испуганно поводил языком во рту, пересчитывая свое достояние.
— Это же Гарич был? — спросила Милана, продолжая, возиться с горшком. — Старая стала, слепая, в темноте-то толком и не разглядела. Да и вы там скакали с ним как петухи в курятнике, только перья во все стороны летели.
— Ага, — кивнул я, доставая из-под топчана, на котором лежал, свои сапоги. — А портянки где?
— Простирнула, — подала вновь голос Априя Хенгельман из своего уголка. — Смердели так, что мочи не было терпеть, там, у печки бери, должны уже высохнуть.
— Есть, поди, хошь? — Хмыкнула Милана, наблюдая от стола за моими робкими попытками вновь научиться нормально передвигаться. — Полдома ночью заблевал, поганец, хотели уже под утро вообще на улицу выкинуть, устроил тут не пойми чего.
— Водички бы… — Голова хоть и не болела, но плыла и была ватной.
— За стол садись. — Махнула рукой Мила. — Вон отварчик с травками, вот кашка с грибочками, да не спеши, губы все побиты, только корка взялась, опять полопаются, вся харя в кровище будет.
Ел и вправду неспешно, долго, то и дело смежая в каком-то полусне веки. Все еще немного мутило, но обильная пища и травяной чай худо-бедно, но делали свое дело, возвращая меня постепенно к жизни.
— Спасибо, — произнес, наконец, отодвигая от себя пустую миску и все так же мелкими шажочками шаркая ногами, возвращаясь на топчан.
— Да на здоровье, — в спину долетело от Миланы.
— Как там девчонки? — уже приняв горизонтальное положение и разглядывая паутину в углу под потолком, спросил я старушек.
— Да что им будет, козам? — рассмеялась из угла Априя. — Молодые, красивые, у Деметры так вообще сиськи выросли во-о-о-т такенные!
— А ты не завидуй, — рассмеялась от стола возившаяся с посудой Милана. — Демочка егоза, вся в женихах, ладная, умница. Дело, что ты передал, крепко держит, башковитая девка.
— Ага. — Вновь хихикнула Априя. — И сиськи ничего так.
— Ви при ней, тоже деловая вся, умницей-разумницей растет. — Милана, собрав все со стола, уползла куда-то за печь.
— Все хорошо у них будет в жизни, Улич, — пошамкала губами Априя. — Устроены, не голые, не босые, да и сами вроде без свистящего ветра в голове и про меж ног растут.
— Хорошо, когда хорошо. — Вздохнул тяжко я, переводя взгляд от паутинки на мутное желтое окно, затянутое бычьим пузырем. — Ну а вы, разбойницы, чего? Сами-то как?
— Да живем помаленечку. — Цыкнула, прищурившись с хитрецой Априя, разглядывая меня.