Вот и Лаурикан, с дрожью в руках ронял свои мысли образы вдоль дороги. Вспоминая и ощущая запахи давно забытых лет, минувших событий, где он был с ней, брал ее руки в свои, наблюдая за блеском черной радуги в ее волосах.
Но хуже всего ему стало, когда он ощутил чувство вины. Чувство беспомощности перед вселенной, тупое щемящее ничтожество в груди ворочалось поганой склизкой жабой осознания, закравшегося под рубаху, окуная его в мысли о том, что все тщетно, и он не успеет, как ни спеши.
И что в итоге?
Он не успел.
Какой-то убогий, вросший в землю домик, в не менее убогом и нелепом месте на краю скудной кривой рощицы, среди заброшенных унылых полей, проклятого богами севера…
— Тай… — прошептал он одними губами и екнувшим сердцем, опускаясь на колени перед телом, что возложили на стол эльфы охранения.
В общем, не надо слов, не надо мыслей, не надо чувств в золе марать, все отгорело, все потухло, осталось пеплом лишь дышать. Стихи, ёпта…
Эльф пошатываясь вышел под серое ватное небо, усталость давила на плечи, морозный воздух покусывал прохладой лицо и кончики заостренных ушей, группа лесовиков, группа бойцов детей ночи, его сопровождающие, все смотрели на него в ожидании указаний и, естественно, памятуя о последней стадии борьбы с утратой, мы не удивимся, услышав их.
— Убейте, — произнес он, медленно стягивая с лица повязку, чтобы открыть всем смотрящим свое новое лицо, на котором горели ненавистью два глаза. — Найдите и убейте всех!
Новое лицо было занятным, такого еще не было среди перворожденных, чтобы один глаз сиял чистотой голубого неба, а второй был непроглядней самой черной безлунной ночи.
Холодно. Прямо никакого спасения, до костей, когда руки уже не трясутся, а уже не гнутся, с трудом сжимаясь в кулаки. Мы все бежали и бежали с Алем, уходя лесом, по предгорью, опускаясь на юг, переползая с трудом овраг за оврагом, петляя, стараясь выбирать голые проплешины на камнях, лишенных снега, дабы хоть как-то запутать следы, утяжелить работу своим преследователям.
Никаких костров, в редкие минуты отдыха прижимались друг к другу, пытаясь отогреться остаточным теплом своих тел. Даже воду толком не пили, замерзла во фляжках, которые потом выбросили, жевали на ходу снег.
— Еще немножко, — шептал Аль, лихо вышагивая впереди. — Давай, Улич, шевелись, надо спешить, не больше дня у нас в запасе.
И я шевелился, спешил, ноги гудели от усталости, мыслей практически ноль в голове, одни вопросы. Зачем я это сделал? Для чего? Для кого? Чего мне еще не хватало в этой жизни, чтобы в очередной раз засовывать свою голову в очередную петлю?
В чем дело? В гордыне моей? Обидели мышку, в норку насрали? Прищемили гордость, заставили плясать из-под палки, мол, делай, Ульрих, что велят, да зубами не щелкай? Не знаю. Черт меня подери, я не знаю, почему я так поступил, ведь умом понимаю, что плевать я хотел на императора, на эльфов, и так взял грех на душу, вытаскивая Паскаля из объятий смерти, так чего же боле?
Дураком родился, дураком, видимо, и помру.
К самим горам не пошли, постепенно, наоборот, даже опускаясь ниже, это удивительно, что Аль так хорошо ориентировался по местности, без его уверенности я бы уже через день пути вынужден был констатировать факт того, что заблудился.
Километр за километром, среди необхватных елей, через паутину непролазного терна, минуя дубравы, переходя ручьи и озера, вперед и только вперед, с редкими перерывами на отдых, мы уходили прочь.
Формально мы находились в южной оконечности Рингмара, здесь, насколько я помнил карты, та еще глухомань, даже трапперы сюда редко забредали. По моим прикидкам, еще на полдня пути до горячих болот, но по факту уже сейчас земля становилась иной, изрезанной многочисленными промоинами и ручьями, местами топкой, с все редеющим и редеющим лесным покровом.
Воздух тяжелел, наши ноги мотали путь. В скором времени разность температур от выстуженной зимой атмосферы и дышащей горячими источниками земли укрыла нас с глаз долой вязкой взвесью тумана, который сизыми клубами кружил в воздухе, оседая на одежде, траве и кустарнике, хрустальными микрокапельками льда, хрустящего и колющегося, на гранулы под пытливыми ручками. А потом зуммер Мака показал мне, что мы не одни. Звенящие яростью ветра, белооперенные стрелы выбивали щепу из деревьев, стопорясь в магической защите, которую я не снимал с себя и алхимика ни днем ни ночью.
Нас настигли, и хоть пока ничего не могли сделать, но и я, в ответ огрызаясь магией, не был уверен, что не бью в молоко, так как туман и многочисленные деревца с кустарником хорошо скрывали наших преследователей. Адель же я пока не спускал с поводка, приберегая ее на черный день, который не заставил себя ждать.