— Доброе утро, Ваше Императорское Величие!
— Доброе утро, Ваше Императорское Высочие! Присаживайтесь, попейте чайку.
— Благодарю, я уже.
Кружка замерла в руке императрицы.
— Уже? — вздёрнутая бровь указывает, что этот вопрос был задан не ради вежливости.
— Уже, — киваю, как ни в чём не бывало. — Хорошее утро сегодня!
Императрица с удивлением смотрит в окно, сквозь которого почти ничего не видно, и не потому, что стёкла полупрозрачные, а из-за тёмной тучи, повисшей над столицей. Фрейлины своими аппетитными пятыми точками почувствовали, что венценосную семью следует оставить вдвоём, и по-быстрому слиняли, радуясь, что могут быть предоставлены сами себе.
Мы сидим в полной тишине.
— Как прошёл вчерашний день, сын наш?
— Очень хорошо, маман.
— Так хорошо, что вы с утра сытыми к нам пришли?..
— Ну...
— Вы же не собираетесь снова наступать на... на... на ту же неприятность, что и ранее?
— Нет, матушка, есть много способов избежать подобного.
Не знаю, о чём подумала императрица, но кружка дрогнула в её руке, и на столешнице расплылись капли.
— Почему иногда кажется, что мы разговариваем не с ребёнком, а со взрослым мужчиной?
— Вполне возможно, что так оно и есть.
Следующие пять минут прошли в полной тишине.
— Что касается вчерашнего разговора, — начала Елена Седьмая, — то появились новые обстоятельства, из-за которых вам в любом случае не получится никуда уехать. К нам едет посольство.
— Вот так внезапно? — удивился я. — Разве сие возможно?
— Иногда случается и такое.
— Откуда едут и по какому вопросу?
— Из вашего нелюбимого государства сын. Из Поляндии.
— И на кой?!
— Не выражайтесь, сын наш.
— Простите мой арелатский, маман.
Опять на пять минут воцарилась тишина.
— Они везут племянницу короля.
Вот уж удивили, так удивили! Недооценил ясновельможных пшеков я, недооценил. Зашли с козырей. В то время как другие портретики посылали, эти товар лицом решили показать. Хм...
— Посольство от свеев тоже ждать со дня на день, матушка?
— Нет. Единственная кандидатура, которая хоть как-то могла удовлетворить нашим запросам, вышла замуж полгода назад, оказывается.
— И что теперь мне делать?
— Решайте сами, принц.
Вот спасибо! На меня стрелки все перевела. Сидит, хмурится. Теперь я не уверен, удался ли вчерашний штурм замка? Ладно, не моё это дело. Своих проблем всё больше и больше.
— Так всё-таки, где вы утром чай пили? Отвечайте!
— У себя пил.
— Одни?
— Нет.
— Я так и знала... И с кем?
— С одной девочкой.
— Уже хорошо. И кто она?
— Фёкла, дочь кухарки Марфы.
Бедной чашке не было суждено пережить это прекрасное утро...
В моём полукабинете-полугостинной было уютно. Да, зала не совсем уж маленькая, но она имеет, как оказалось, одно очевидное достоинство, — тут не было слышно ругани императрицы с третьего этажа. В коридоре за дверью, да, ещё слышно. А вот здесь, — уже нет. Ну, хотя бы я жив, а остальное, как-то переживу. Я же не чашка.
Чем заняться наследнику престола, когда совершенно не хочется никуда выходить? Правильно! Строить карточный домик. Очень, очень важное занятие для попаданца. Когда закончилась третья колода, я решил прекратить и выйти наконец-то из своего добровольного заточения. Почему так долго мой оболтус не несёт обед?
Нет, сегодня на самом деле «прекрасный» день. Стоило только открыть дверь, как за ней увидел Кирилла с подносом. Вот только за лакеем шла кухарка Марфа. Решив, что хуже уже быть не может, я сделал пару шагов в сторону и пропустил их, ну а затем и дверь закрыл. Почему нет? Я же принц, я всё могу!
Понятно, что под пристальным взглядом кухарки аппетит быстро улетучился. Пришлось отпустить оболтуса, и тоскливо наблюдать, как он затворяет за собой дверь.
— Я слушаю тебя, Марфа.
— Ваше Высочие... Фёкла...
Вот немного, и женщина расплачется.
— Марфа, — я постарался придать своему голосу убедительность. — Я скажу лишь один раз. У меня с ней ничего не было. Мы только попили чай, и я рассказал ей пару сказок. Утром мы позавтракали, и она ушла. Ты меня слышишь? — я дождался молчаливого кивка. — Ни-че-го не бы-ло. Ферштейн?
Пару минут Марфа переваривала сказанное.
— Простите меня, Ваше Высочие. Когда дочь сказала, что вы ей рассказывали сказки, во мне всё... перевернулось. Много лет назад один молодой барон... сын барона... как-то спросил меня, хочу ли я услышать интересную сказку. Потом родилась Фёкла.
— Марфа. Если я только захочу, то дочери графов, герцогов и князей в очередь встанут перед моей спальней. Неужели ты думаешь, что...
— Ваше Высочие! — неожиданно перебила меня женщина. — Но вы же мужчина... молодой мужчина. Ваша метресса... Вы уже полгода как один. Вот я, дура, и подумала. Простите.
— Хорошо, Марфа. Я знаю, ты мне предана, поэтому я никак не могу тебя обидеть. Ни тебя, ни Фёклу.
— Благодарю вас, Ваше Высочие! — женщина пала на колени и потянулась к моей руке, покрывая её поцелуями
— Марфа, — сказал я как более мягко. — Иди. Дай мне поесть.
— Да, принц.
Кухарка уже подошла к двери, как я, неожиданно для себя самого, спросил:
— Этот барон жив?
— Не знаю. Поговаривали, что погиб на дуэли.
— Как его звали?
— Зачем вам, Ваше Высочие? — с тоской спросила женщина. — Ой, простите, принц... Его имя Филипп Эльмпт.
— Ступай.
Глава 28
Ляхи прибыли во Владимирград со всей помпезностью, которую можно ожидать лишь от ясновельможных. Долгая череда наездников, подъезжающих к дворцу, сменилась не менее длинным поездом карет на санях. Везде, где только можно, было понавешаны двухцветные ленты. Кирасы на всех поляндских военных блестели так, будто каждый хотел походить на небольшое солнце, а их длинными копьями можно было коснуться луны. Трубачи, едущие в начале и конце процессии, почти беспрестанно дудели в трубы. И я не удивлюсь, если надои в тех местах, через которые ясновельможные проезжают, сильно уменьшаются из-за этой какофонии.
Министру двора заранее было дано указание распечатать путевой дом, предназначенный лишь для дипломатических миссий. И служащие сбились с ног, сметая слои пыли со всего, до чего только можно дотянуться. Три дня все помещения путевого дома протапливались, дабы гордым панам не было зябко.
Я смотрел на всё это расточительство и невольно подсчитывал убытки. Как по мне, так надо было всех заселять в постоялые дворы, дабы поднимать городскую экономику, а не кормить дармоедов за государственный счёт. Вот только кого интересовало моё мнение?
Пока все суетились, я, нахлобучив шапку на лоб, прохаживался между лошадьми и повозками, стараясь подметить что-нибудь для себя и Империи полезное. Посмотреть, если честно, было на что. Лошади у ляхов справные и высокие. Да, они не могли на равных конкурировать по изяществу с аргамаками, но производили впечатление достойных коней для достойных воинов, а их сбруя сочетала надёжность и вычурность. Хмм… Я начинаю задумываться над тем, чтобы послать в Поляндию за кузнецами. Нам, русакам, есть что перенять у своих западных пока что братьев, старательно пытающихся произвести вид закадычных друзей.
Сейчас же первым делом я приложил все усилия, чтобы поляндских лошадей, которых было неожиданно много, распределили следующим образом: тех тягловых, что выпрягли из саней, поставить в конюшню, относящуюся к путевому дому; рысаков же дал указание разместить по конюшням гвардейских казарм. Каждому дворцовому конюху вручил пять рублей, и следующей ночью они тайно займутся селекцией. Возможно, что кто-то покрутит пальцем у виска, указывая на мою озабоченность животноводством… Да и пофиг! Хорошо всё, что идёт пользу Империи и мне.
– Только вы это… кобылам ноги спутывайте перед случкой. А то видел я, как одна так неожиданно дорогущего жеребца в голову лягнула, что он тут же сдох.
– Сделаем, Ваше Вашество! Не сумлевайтесь, – начали заверять конюхи, но по глазам вижу, что меня за чудика считают.