— Ордер покажи.
— Орден? — переспросил любезнейший Петр Алексеевич и отчего-то смутился. Наверное, думал, я не знаю о его масонских шашнях? — Извольте отдать шпагу! Государство переполнилось мерзостью вашей тирании и не желает больше терпеть сумасшедшего на троне.
Ага… а старая шлюха-мужеубийца вполне устраивала?
— Да что ты с ним церемонии разводишь, граф? — Новое действующее лицо было изрядно пьянее и соответственно решительнее. — Пускай отречение подписывает!
— Платоша, тебя ли вижу? И братца Коленьку привел? — Стараюсь, чтобы в голосе моем звучало радушия и доброжелательности чуть больше, чем в них можно поверить. — А я вот, понимаешь, ночей не сплю, все ожидаю визита вашего бляжьего семейства. Небось к мамашке-то в кровать запрыгнуть не опоздали? Нехорошо, Платоша, очень нехорошо…
— Да ты… — взревел Зубов, и ранее-то не отличавшийся кротостью нрава, но был остановлен графом Паленом:
— Спокойнее, Платон Александрович! В сем деле горячность пагубна, — и уже мне: — Извольте отдать шпагу!
Придвинулись. Рыл десять, да еще за дверью слышны голоса. Если навалятся толпой, то просто затопчут на хер. И до сих пор не кинулись только из приличия — каждому хочется меня придушить, но стесняются лезть первыми, боясь показаться выскочками и торопыгами. Нет, уж всяко не сомнительная слава цареубийцы отпугивает. Что-то подсказывает — это настолько привычное дело, что ни внутреннего протеста или какого-либо замешательства не вызовет.
— Шпагу, говоришь? Ах, мин херц Питер, только из уважения к памяти прадеда, чье имя вы носите… — Пален улыбнулся, недослушав, и пошел вперед, протягивая руку: — Да, только из уважения вы не будете повешены!
Сильно отталкиваюсь от стола… клинок неожиданно легко входит графу в живот. Сейчас посмотрим, голубчик, чем ты нынче закусывал. Не хочет показывать — молча валится на бок, утягивая оружие за собой. Нет, друг ситный, так не пойдет!
Немая сцена. Что застыли, не ожидали подобной прыти от придурковатого императора? Для надежности упираюсь ногой Палену в грудь и выдергиваю шпагу. Вовремя — успел подставить под опускающийся палаш. Ур-р-р-оды, никакого почтения — царей убивать и так грех большой, а уж в капусту рубить… Чай, не в лихой кавалерийской атаке. Кто это, не Федор ли свет Сергеевич? И не сидится дома трухлявому пеньку?
Старый-то он старый, но удар Борятинского заставил отступить назад, к столу. Я не великий полководец, мне ретираду совершить не зазорно. Левая рука нащупывает графин. И тут же противник едва успевает уклониться от летящего в лицо хрустального снаряда, доставшегося стоящему позади генералу с мясистым красным носом. Точное попадание в лоб — осколки брызнули немногих хуже гранатных, с меньшим, правда, ущербом для неприятеля.
Зато удивил. И даже, кажется, остановил. По-моему, неожиданный отпор и внезапная гибель Палена несколько остудили пыл заговорщиков. Впрочем, не стоит себя обманывать: обратной дороги у них нет.
— Навались! — орет Зубов.
Опомнились, стряхнули наваждение… храппаидолы!
— Платоша, а не угостить ли и тебя горячительным? Али табачку на понюшку?
— Убью!
Не убил. Застыл, широко открыв рот, когда от дверей раздался спокойный голос поручика Бенкендорфа:
— Товсь! Цельсь! Пли!
Однако против лома нет приема. Особенно если этот лом мелко порублен и заряжен в гвардейскую фузею образца тысяча семьсот девяносто восьмого года. Шучу, конечно, но там калибр таков, что вполне можно и картечь горстями засыпать — палец пролезает. А бабахнуло не хуже «катюши» — спальню заволокло дымом, сквозь который доносились крики раненых и уверенные команды Александра Христофоровича:
— Скуси! Забей! Товсь!
Пользуясь всеобщей суматохой, на всякий случай лезу под стол. Оно мне нужно, пулю от своих схлопотать? А если назвать это военной хитростью и отступлением на заранее подготовленные позиции, так вовсе выглядит не благоразумной осторожностью, а чуть ли не безрассудным геройством.
Но место занято — кто-то в парадном мундире (под рукой чувствуется жесткое золотое шитье) отталкивает меня и не пускает прятаться. Что же за скотина такая? Бью наугад обутой в тяжелый ботфорт ногой. Раз, другой… на третий ногу перехватывают и резко дергают на себя. Валюсь навзничь, крепко приложившись затылком о паркетный пол так, что искры из глаз да шпага вылетела из руки и укатилась в неизвестном направлении, и тут же сверху наваливается громадная туша. Мало того, что душит, так еще и царапает шею камнями повернутых внутрь перстней.