Читал это воспоминание Роман, читал и завидовал. Отдых с родителями был не так интересен, как с ровесниками в пионерлагере. Особо и вспоминать нечего: море, фрукты… и все!
Но Роман ни разу не был в лагере, кроме военных — на сборах и для зеков (пришлось как-то целый месяц провести на строгом режиме в ИТУ-9, чтоб разговорить одного бандита, которым заинтересовалось КГБ. Вор с группой грабил ТОЛЬКО высокопоставленных людей из числа партийцев, и почти ни один не заявил об ограблении, а те кто заявил, снижали объем похищенного)…
Юбилейный праздник в Артеке был ознаменован Большим Пионерским костром на Костровой площадке Нижнего лагеря. А потом был вокзал и долгий путь до Москвы с очаровательной девушкой. Близости не было. Была нежность, были поцелуи, были касания. Шереметьев был готов позвать девушку замуж, но никто не принял бы всерьез это желание четырнадцатилетнего пацана к почти зрелой женщине. Наоборот, браки с девочками-подростками в этом времени были естественными.
При всей стремительности нового времени и новизне социума в чем-то большевистская идеология в отношении отношений между мужчиной и женщиной оставалась проникнута ханжеством. Это филистерство не было связано именно с социализмом — в капиталистической США в пятидесятых ханжество по поводу таких отношений тоже зашкаливало, а слово «секс» было запретным.
Тем ни менее, Шереметьев надеялся договориться с Крупской и перевести девушку на учебу в свой институт. Мотивируя высоким качеством именно московского вуза. Да и общежитие у МИФЛИ было приличное на ул. Белинского — 3. Надя была детдомовской, все близкие погибли в Гражданскую. Так что она и в Ленинграде жила в общаге.
Но, к сильному разочарованию Романа Крупская была против. Даже не вслушивалась в его доводы. Сказала только?
— Тебе учиться надо, а не девушкам протекцию составлять. Ишь чего надумал. Вот умру я — чаво делать будешь. (Порой у Надежды Констатнтиновны проскакивали простонародные словечки).
Шереметьев попытался обратиться к своему куратору — доброму фольклористу. Юрия Матвеевича я застал как раз во время рассказа обо мне какомц-то хмырю в полувоенном френче:
— … а он мне словами Гете: «Das Lied, das aus der Kehle dringt ist Lohn, der reichlich lohnet» (Песня, которая льется из уст, сама по себе есть лучшая награда.) И это вчерашний пастушок, деревенский и неграмотный мальчишка. Вы знаете, я начинаю верить в эту безумную идею большевиков — построить государство счастливых! А вот и он, кстати. Познакомься, Павлик, тобой интересуется известный журналист из «Правды» — Михаил Кольцов.
Мозг Шереметьева мгновенно включил воспоминания:
«Михаил Кольцов — Моисей Хаимович Фридлянд. Активный участник Октябрьской революции, Кольцов в 1918 году с рекомендацией А. В. Луначарского вступил в РКП(б), в том же году заявил о выходе из партии, объяснив открытым письмом в „Киногазете“, что ему не по пути с советской властью и её комиссарами.
Написал около 2000 газетных статей на актуальные темы внутренней и внешней политики. С 1928 по 1936 трижды выходили многотомные собрания его сочинений.
Арестован 13 декабря 1938 года в редакции газеты „Правда“ без ордера на арест (оформлен задним числом 14 декабря 1938 г.). Обвинён в антисоветской троцкистской деятельности и в участии в контрреволюционной террористической организации. На следствии подвергался пыткам, оговорил более 70 человек из числа своих знакомых, многие из которых также были арестованы и впоследствии казнены…»
— Ну что ты растерялся, — прервал раздумья Романа приятный баритон, — ты в некоторой степени знаменитость, да вот и в учебе тобой восхищаются. Мы хотим для «Правды» твои впечатления об Артеке напечатать.
— Извините, Михаил. У меня дело к профессору, а потом я полностью в вашем распоряжении.