Иногда, когда я обращался к истории, мучила мысль — с какой немецкой провокации Сталин перед войной так тщательно уничтожал лучших партийцев и знаменитых военных. Уж не думал ли он этим «сознательным?» ослаблением СССР умилостивить Гитлера и спасти от войны с Германией!
А вот Вышинский, которого коллеги за спиной звали «Ягуарович», искупавшись по указке вождя в крови множество казненных, в 1939 году станет заместителем председателя Совета народных комиссаров. В качестве «вице-премьера» он будет курировать судебную отрасль, образование, спорт. На протяжении двух лет он будет выше даже могущественного Берии, который станет зампредом СНК только в 1941 году. И допустить этого Скунс никак не мог. Его учили тактике, но никто не учил стратегии. Поэтому поведение Шереметьева, скрытого в теле любимца Сталина Павлика Морозова, было непредсказуемо.
— Ты о чем думаешь, — спросила Надя, снимая валенки и переодеваясь в простые ботинки, которые на ее ножке выглядели грубо. Она их надевала на толстый носок и еще подкладывала газету — большие были детдомовские ботинки.
— Думаю, что в такой обуви тебе ходить больше нельзя. Пойдем ка…
Решив с жильем и попросив Каменева оформить нужные документы и прописку, я вовсе не собирался жить с девушкой в общей комнате. На четвертом этаже давно пустовала скромная комната, лишенная в отличие от моей, даже туалета — только раковина с краном. Но комната была теплая и чистая. До революции там жила горничная. Там я и намеревался временно поселить девушку. А после перевода в наш институт она законно получить общежитие. Нежность нежностью, но я не собирался связывать свою жизнь с женщиной в четырнадцать лет.
Сейчас моя забота просто иллюстрировала афоризм еще не написанной недетской сказки французского лётчика и писателя: «Ты навсегда в ответе за всех, кого приручил» (фр. «Тu deviens responsable pour toujours de се que tu as apprivoise») «Маленький принц»[129].
И я действительно испытывал к ней чувства — смешанные чувства не случившегося отцовства и пробужденного пацанского влечения. Да и гормоны сбивали эмоции, что я прекрасно понимал и как мог старался сдерживать.
Глава 46
Поход в Наркомпросовский запасник с девушкой-сиротой был эпичен. И конечно же набрала она здоровенный узел девичьих тряпок. Потом был ужин и сон на моей кровати — валетом. Шереметьев смог удержать неистовство тела Павлика, для него сдержанность была равносильна чести рода.
Утро было ни менее эпично. Они как раз собирались пить чай, когда в не запертую с вечера квартиру зашел мужчина лет тридцати в полупальто с шалевым воротником и шапке-папахе пирожком из каракуля. У него была бородка под Луначарского и он схватил Наденьку за руку и отвесил ей звонкую пощечину.
Роман уже летел к незнакомцу — покалечить, убить… но всхлип Надежды: «Папа, ну чё ты!», — остановил и как-то полностью обезволил парня.
И его уже не тронули, да и не заинтересовали, объяснения непутевой и податливой на передок девушки, её отца, вызванного в Москву из Ленинграда строгим приказом Крупской, вдогонку за которым полетела телеграмма из команды Сталина. В голове крутилась строка из будущего фильма Рязанова: «О бедном гусаре замолвите слово, Ваш муж не пускает меня на постой…»
Надя собирала тряпки и башмачки вчерашнего приобретения, бормоча — «Ну соврала, так что — парень ласковый, знаменитый. Ты мне когда столько вещей бы покупал…»
А Шереметьев, нахлобучив куртку, достал из правого кармана наган (незваные и странные отец и дочь отшатнулись, побелев) крутанул барабан, проверяя зарядку, и вышел, напевая в пол голоса: