— А летом, Павлик, — добавила благодетельница, — поедешь в Артек. Заслужил!
Пришлось заговорить.
— Не надо в школу, — проговорил я сдавленным голосом, — хочу в рабфак и в комсомол.
— Заговорил! — ахнула мама. И давай меня обнимать, целовать, что для неё вообще-то не типично. Эта чужая, рано постаревшая женщина обычно вела себя сдержанно, была скупа на эмоции. И, ей бо, мне стало чуточку стыдно, за свою сухость, почти брезгливость в обращении с ней.
Вообщем, все разрешилось к всеобщему удовольствию. Маму с детьми отправили в подмосковный колхоз «Красный пахарь» Щёлковского района Московской области. Им выделили пятистенок из под раскулаченной семьи с хозяйственными постройками, дали государственную ренту и деньги на покупку мелкой живности (кур, гусей). Работы в колхозе было много и Татьяну сразу пригласили дояркой на ферму. В поселке была школа, так что дети (мои потенциальные братья) без дела не остались.
Ну а меня (хоть говорил я мало и тягуче — симулировал, чтоб не поразить окружающих невольным сленгом 21 века) направили в рабфак — Рабочий факультет имени Покровского в главном университете страны — Московском университете (МГУ).
Надежда Крупская, в годы Гражданской войны член Государственной комиссии по просвещению, писала:
«Вспоминается, как привели раз в Наркомпрос парня, крестьянина-бедняка, который не знал даже, что существует на свете какой-то Наркомпрос, а, добравшись до Москвы, разыскал памятник Ломоносову и сел у его подножья, надеясь, что его кто-нибудь там увидит и отведёт куда надо. Пара студентов обратила на него внимание, узнала, в чём дело, и привела в Наркомпрос. Парня устроили на рабфак».
Продолжительность обучения по новым правилам должна была составлять 4 года, возраст поступающих должен быть не менее 18 лет, а стаж в производстве — не менее 3 лет. Рабфак МГУ был разделён уже на 4 уклона: технический, естественный, общественный и педагогический. Меня приняли на подготовительные курсы по уклону — педагогика в качестве исключения, учитывая что работал с семи лет и что мог не дожить до 18. В качестве исключения, а заодно по направлению лично Надежды Константиновны.
И вот иду я в собственную комнату и думаю, как прожить на небольшую стипендию (пособие, рента, милостыня) которую мне выделил Наркомпрос по ходатайству неугомонной Крупской — 189 рублей.
(Напомню, белый хлеб можно было купить за 1,70 рубля, ржаной — за 0,85 рубля, мясо для варки — от 6 до 7 рублей, масло стоило 16 рублей, маргарин — от 10 до 11 рублей, а растительное масло — от 13 до 14 рублей. Также гречка стоила 4,30 рубля, пшено — 2,10 рубля, рис — 6 рублей и сахар — 4,70 рубля. Одну пару ботинок можно было приобрести за 100–120 рублей, а зимнее пальто за 250–300 рублей, что при минимальной зарплате было практически непосильным)[54].
Но это меня волновало мало. Старанием кремлевской благодетельности я был одет тепло и прочно, упакован как фраер на жаргоне нынешнего времени. Все необходимое пообещали выдать в хозчасти этого дома-коммуны. И вот иду я, почему-то ассоциируя свое поведение с принцем, который заселяется в академию волшебства из фантезийного мусора XXI века.
Глава 21
Роман проснулся с восторгом, аналогичным тому, с которым проснулся в первой жизни получив однушку в Ленинграде. Было ему тогда уже под тридцать. До этого жил в родительской в Сибири, а после окончания курсов КГБ — по съемным. Но сравнивать ленинградскую хрущевку и эту «коммуналку» — небо и земля. Чего стоят лишь четырехметровые потолки, украшенные лепниной, стены с декоративными нишами и колоннами в углу, здоровенные двери из разных сортов дерева, минибалкончик за окном с ажурной подставкой для цветов… Оказалось, что это не вполне коммуналка, как он себе их представлял, а просто квартира без кухни, столь модная в 21 веке студия. Зато имелись нетипичные для студии, в которой двери сразу ведут в комнату, широкий входной коридор, раздельный туалет с чугунным унитазом и высоким смывательным устройством под потолком для напора воды. Имелись медная ванна на львиных ножках и колонка, которую топили дровами. Говорят, до революции горячая вода подавалась из специальной кочегарки, но революция отменила эту роскошь, спасибо что хоть отопление имеется.
Кроме того сохранились люстра, шторы и занавеси на окне, кое какая мебель. И завхоз, коем оказался сам (нет, вот так — САМ) Лев Каменев[55]. Нет, знатный революционер не был завхозом — он возглавлял выборное правление Дома, который после революции стали считать коммунным, сохранив дореволюционную роскошь. Но по звонку Надежды Крупской Лев Борисович счел необходимым лично приветствовать нового любимца жены своего боевого товарища Ленина. В хозчасти этого коммунистического общежития парню выдали постельное белье, графин для воды, два граненных стакана, серебренную ложку, вилку и столовый нож (видимо из дореволюционного набора) супницу изящного китайского фарфора, вязанку мелких поленьев для колонки, два куска хозяйственного мыла и еще какие-то хозяйственные мелочи. Потом Лев Борисович (в девичестве Розенфельд) помог ему донести революционные припасы до комнаты и, предвкушая, открыл дверь. Он собирался поразить малограмотного Павлика из деревни, но поразил даже и Романа Шереметьева. Просторная прихожая с диванчиком-банкеткой, вешалка красного дерева и отделка панбархатом стен — это было сильно!
Во время последней болезни Ленина Каменев был действующим лидером Советского Союза, образовав триумвират с Григорием Зиновьевым и Иосифом Сталиным, что привело к падению Льва Троцкого. Впоследствии Сталин выступил против своих бывших союзников и изгнал Каменева из советского руководства. Расстрелян ночью 26 августа в Москве в здании ВКВС вместе с Зиновьевым[56].
Этот период, ознаменовавший восцарение Сталина, вообще примечателен войной еврейских и нееврейских революционеров между собой и активной войной с народом. Одним из приемом этой борьбы был запрет Иосифом Виссарионовичем Новой Экономической Политики Ленина и голодомор, в результате которого погибли порядка семи миллионов человек. Большая часть на Украине.
Бодрый и веселый Лев Каменев вполне удовлетворился удивлением парнишки, проводил в квартиру и объяснил как включать свет, как топить колонку и пользоваться ванной. Ему не нравился крестьянский герой, потому что тот, хоть и был прилично одет, вел себя убого — чесался, один раз даже пукнул отчетливо. Каменев хотел было объяснить пацану, что плевать из окна на голову прохожих неприлично, но удержался. Вместо этого сообщил, что в доме живут партийные деятели и прокурор, поэтому мальчик должен вести себя скромно и со всеми вежливо здороваться.
54
«Так в среднем заработная плата в 1936 году для работников в крупной промышленности составляла 231 рубль, для строителей — 224 рубля, для железнодорожников — 227 рубля. Рабочие в совхозах и сельхозпредприятиях получали 140 рублей, научно-исследовательских учреждений — 302 рубля, учреждений здравоохранения — 189 рубля, сотрудники управления центрально-общего и ведомственного получали 427 рубля, а преподаватели ВУЗов и ВТУЗов — 336 рублей».
56
Григорий Евсеевич Зиновьев (Евсей-Гершен Ааронович Радомысльский) После смерти Ленина один из главных претендентов на лидерство в партии. Активный участник внутрипартийной борьбы.