«Ну спасибо! — подумал я. — Это тебе зачтется, хитрый Коба!»
Домой я шагал по холодку и весело, перебирая в голове карательных руководителей:
Ф. Э. Дзержинский — умер от сердечного приступа в 1926 г.
Г. К. Орджоникидзе — застрелился в 1937 г. (позднее жена и двое братьев осуждены, старший брат расстрелян).
Я. Х. Петерс — расстрелян в 1938 г. как контрреволюционер (жена посажена на 10 лет).
И. К. Ксенофонтов — умер в 1926 от язвы желудка.
Д. Г. Евсеев — умер в 1942 г. от болезни в Ташкенте.
К. А. Петерсон — умер в 1926 г. от туберкулёза.
В. К. Аверин — в 1938 году осуждён на 8 лет, в 1945 г. после освобождения убит неизвестным.
Н. А. Жиделев — не осуждался, умер в 1950 г.
В. А. Трифонов — расстрелян в 1938 г. как контрреволюционер.
В. Н. Васильевский — умер в 1957 г.
Мою гбешную считалку прервал женский окрик. Вот уж чего не ожидал — Татьяна Морозова лично явилась в Москву навестить своего блудного сына. Рядом с мамашей спешил мой, якобы брат, Алексей.
— Здравствуйте, матушка, — сказал я спокойно. — Как я рад вас снова обнять…
Глава 29
Сегодня проводил маму с братишкой. С удивлением осознал, что она меня по-настоящему любит. Казалось бы, полуживотное, отупевшая и неграмотная бабка, а надо же — любит сына старшего, переживает, слезами рубаху оросила, когда в дом зашли. На улице — стеснялась, такая вот деликатность деревенского человека, не привыкшего к открытости и многолюдью горожан.
А братишка какими глазами смотрел и все норовил тоже обнять, прижаться. А когда пошли погулять (мама отказалась), то все время за руку норовил держаться.
Вечером помянули Феденьку. Наверное тело тоже оказывает некое влияние на сознание, мне после рюмки самогона (Татьяна привезла с собой картофельный) захотелось, чтоб она погладила меня по голове. И она погладила!
С интересом я слушал и рассказы о том, как они устроились, какой дом с подворьем выделил им председатель по приказу Крупской, как хороша их новая корова — Пеструшка, сколько они закупили кур и гусе.
— Представляешь, — добавлял к рассказу мамы Алексей, — там рядом речка и озеро, все гусей держат или уток, им так хорошо…
Но не будем расслабляться, проводил… и хорошо! Баба с возу. Стыдно, старый ты циник — ишь, по головке его погладили! Тем более, что они тупо закорочены на религии. Вместо того, чтоб похвалить ребенка, который успешно готовится к поступлению в Московский Университет (от сохи за кафедру), посоветовали чаще молиться:
— Вон Боженька, как о тебе позаботился, в такой красивой хате живешь, пусть и без огорода. Ты молись, сынок, почаще. И икону повесь вон туда, вместо этого поганого зеркала. Не зеркало, а сплошной блуд (это про раму из витой бронзы с прекрасной финифтью на эмалевых вставках: ангелочки и полуодетые Музы…). Я вот тебе привезу нашу старую икону, ты повесь, сынок, повесь!
Мы едим уже!
— Что едите?
— К вам едим!
— К себе ешьте!
Вот с такими противоречивыми мыслями я и вернулся к себе, но визит очередного порученца вырвал меня из сантиментов. Оказывается, меня на сей раз вызывал пред свои рысьи очи сам (Сам!), тьфу, Сталин.
Ну что, ведь не откажешься. Пошел.
Сперва к Крупской зашел…
— Ты, Павлик, уж не болтай там чего лишнего, Иосиф суров, но ты ему понравился. В первый раз, говорит, меня дяденькой Сталиным назвали. Пошел, что ж.
Квартиру диктатора мне никто демонстрировать не стал, а подвели ко мне мелкую соплячку и этот ребенок сообщил:
— Теперь ты со мной будешь играть. А я уже в школе учусь.
Приведшая девочку дама сказала:
— Я её няня Александра Андреевна. Иосиф Виссарионович просил тебя погулять с его дочкой, сказал, что ты парень разбитной и сможешь ребенка защитить, если что.
«Если что?» — хотел я спросить, но удержался, увидев как за нами собираются наблюдать двое стрелков в серых тулупчиках.
Пришлось выгуливать девочку, хотя у меня и своих дел выше крыши. Гуляли в кремлевском дворике. Научил ее катать шары из снега (он тут серый от сажи, вся Москва на печном отоплении, да и котельные на угле дымят отчаянно) Научил её скатывать снежные шары, так что после нашего ухода остались во дворе трое грустных и кособоких снеговика.
Так-то я понимаю, что ребенок недавно перенес смерть матери, что её одиноко и тоскливо в этой пустой квартире, пропахшей табаком семейного деспота. Но я не для того вторую жизнь живу, чтоб со сталинскими детишками возиться, сопли им вытирать…
Тут Светланка шмыгнула носом и я испачкал свой платок, заставив ее как следует высморкаться и насухо вытерев ей носик.
Дома меня пригласили в кабинет «Хозяина».
— Ты, бичо, — сказал Сталин с сильным акцентом глухим голосом курильщика, — не обижайся, что от дел отрываю. Но с кем еще Светланке погулять. А ты я слышал парень надежный, контриков стреляешь, как кошек…
Он задумался, а я подумал, что не зря наши психологи предполагали, что в детстве Иосиф мучил кошек. Очень уж выразительно он помолчал, будто вспомнил нечто приятное.
— Ну так вот, — продолжил он, — мы — партия о тебе позаботимся, вырастим надежного ленинца. Если нужно что — скажи Крупской, поможем. Да.
Следующим делом я полагал визит к Леониду Давыдовичу, но Вуль с самого порога ошарашил строгим приказом больше его по пустякам не тревожить.
— Ты что же думаешь, — сказал он, — что я — начальник должен с тобой лично заниматься, даже если тебя там и Крупская поддержала. Нет, я Надежду Константиновну, конечно, уважаю, но у меня свое руководство есть и мне тут героические пионеры не нужны.
Я молча закрыл дверь, услышав в спину:
— Если что — к комсоргу иди.
Виктор Колесов чесал потылицу, чесал сосредоточено и упорно. Его пышные волосы сбились в прическу: «Приходи ко мне в пещеру», о чем Павлик Морозов соответственно комсоргу и заявил.
Опер удивленно посмотрел на свою непокорную руку и спросил:
— Ты рисовать умеешь? Надо стенгазету оформить.
Шереметьев рисовать не умел, но писать в прошлой жизни плакатными перьями доводилось. Только где сейчас достанешь эти перья?
— Спрошу своих юдээмовцев, — сказал Павлик, — может кто и умеет — пришлю.
— Вы где сегодня дежурите то?
— Еще не знаю, в дежурке вечером скажут.
— Здорово ты с этими дубинками придумал, — сказал Виктор. — Жаль что они нам не подходят — здоровые.
— Я и для вас, оперативников, придумал. Только Вуль меня слушать не стал, попер. Закрой, говорит, дверь с той стороны.