Утром я проснулся в той же комнате, на кровати. Разметав волосы по моей груди, обвив руками шею и закинув ногу на бедро, посапывала Гиллиниель, оба мы были полностью обнажены. Странно, как я стянул рубашку, помню, а вот чтобы мы дальше раздевались? Я осторожно поднял голову и огляделся. Одежда, её и моя, была живописно раскидана по всей комнате, вперемешку с подушками, а вот давешнего чайника нигде не видно, да и подноса тоже. Камин не горит. Сквозь открытые ставни проникает солнечный свет, хотя вчера ставни совершенно точно были закрыты. Анасси похозяйничала? Гилли сладко потянулась и зевнула, не открывая глаз, и медленно, как кошка лапой, провела по моей груди кончиками длинных остро заточенных ноготков. Я осторожно попытался выбраться из-под неё, но сделать этого не получилось.
— О, Ридал! — Промурлыкала она, подняв голову и широко распахнув глаза, и хихикнула. — С добрым утром!
— И тебя тоже! Это был лунный сахар вчера, да? — Спросил её, проверяя внезапно пришедшую в голову догадку.
— Да-аа… — Томно протянула она с улыбкой. — А ты что, ни разу ещё его не пробовал?
— Нет. — В ответ на это Гилли рассмеялась и внезапно приникла к моим губам в жарком поцелуе. Губы у неё были сладкие и чуть липкие, будто испачканные в сиропе. Я решительно перевернул девушку на спину, оказавшись сверху. Собирался встать и уйти, но не тут-то было: в меня вцепились в буквальном смысле руками и ногами.
— Не пущу! — Расхохоталась босмерка, а потом сделала серьёзное лицо и торжественно спросила, глядя прямо в глаза. — Ридал, ты меня любишь?
— Люблю! — Соврал я, честно глядя ей в глаза. Не огорчать же девушку?
— Докажи! — Потребовала она.
— Очень сильно люблю! — Уверенным тоном воскликнул я и поцеловал её со всей страстью, ну какую только был способен. Эх, Нулена, не долго же я хранил тебе верность! Стоп, куда это Гилли полезла шаловливыми ручками? Нельзя! Ну и что с того, что стоит? Всё равно нельзя!
— Ты меня не любишь?!! — Блин, она сейчас заплачет.
— Люблю! Сильно-сильно люблю! Но мне нужно по делам.
— Ну вот… — Скорчила она обиженную мордочку. — А ты ещё придёшь?
— Обязательно! — И, поцеловав её, решительно выбрался из кровати.
— А когда ты придёшь?
— Когда сделаю дела.
— А когда? — А в самом деле, когда? Я даже не знаю, сколько до этой гробницы переть.
— Скоро! Пару дней туда, пару дней обратно. И я к тебе вернусь!
— Обещаешь? — Спросила она, грустно вздохнув.
— Обещаю!
— А что это за амулетик? — Спросила она, наблюдая с постели, как я выискиваю по комнате предметы своего гардероба.
— Это на память. — Ответил я. Резче, чем требовалось.
— От твоей любимой? — Неожиданно серьёзным голосом спросила Гиллиниель.
— Её больше нет в живых. — Бросил я, выходя из комнаты. Настроение резко испортилось.
Шарн гра-Музгоб ждала меня на улице возле трактира, мрачная, как туча. Спросив, готов ли я идти, она резко развернулась и быстрым шагом пошла к выходу из посёлка. Мне пришлось догонять её, навьючивая на ходу свой вещмешок. До гробницы, к счастью, оказалось не так далеко, — к вечеру должны были дойти. По пути мрачные мысли, терзавшиеся нас обоих, по разным, правда, поводам, отступили, и Шарн разговорилась. У тёмных эльфов, рассказывала она, достаточно странное отношение к некромантии. При том, что в Империи она совершенно легально практикуется (хоть это и порицается общественностью), в Морроувинде эта магическая дисциплина под полным и строжайшим запретом, это даже оговорено отдельным пунктом в Мирном соглашении, заключённом во время присоединения провинции к Империи. Наряду с рабством, — его сохранение тоже оговорено отдельным пунктом. Странность состоит в том, что тёмные эльфы сами постоянно используют некромантию, причём в самых неприглядных её формах: насильственный вызов душ из Забвения и поднятие трупов, иными словами, создание нежити. Они используют всё это, чтобы охранять от грабителей гробницы своих предков. Причём поднимаются останки самих этих предков, в крайнем случае, их ближайших слуг, также захороненных в той же гробнице. И призываются не чьи-нибудь души, а души собственных усопших родственников. При том, что достоверно известно: насильственно вырванная из Забвения душа испытывает страшные муки каждую минуту нахождения в нашем мире, и, в случае достаточно долгого пребывания, в конце концов сходит с ума от боли. И это делается совершенно официально, открыто и с одобрения всех властей, духовных и светских. В то время, как заклинатель, вызвавший по просьбе родственников на полминуты дух недавно убитого, с целью попросить назвать имя убийцы, рискует немедленно оказаться в застенках Министерства Правды, — здешнего аналога инквизиции. Кстати, как я с удивлением узнал, призываемое мною оружие — тоже, по большому счёту, чья-то душа. Или, точнее говоря, даэдрот, обитатель Забвения. Наука пока не пришла к однозначному выводу, являются ли все без исключения даэдра (обитатели Забвения во множественном числе) чьими-то душами, вознесшимися из нашего мира после телесной смерти, или некоторые появились каким-то образом прямо там. Смертным, за редким исключением, в Забвение хода нет, а приходящие оттуда тем или иным путём даэдра не слишком разговорчивы.