— За ними нужно постоянно убирать! — открывая дверь кабинета, сказала я.
— А за твоим нет? — удивилась подруга. — Между прочим, уже давно вышел закон о том, что хозяева обязаны убирать за "блоховозами" остатки жизнедеятельности по схеме "мешочек — урна"!
— Кого обсуждаем, девочки? — раздался мелодичный голос самой лучшей преподавательницы всего универа.
Не сговариваясь, мы дружно ответили:
— Мужиков!
Илона Яковлевна, миловидная женщина сорока лет с черными собранными в толстую длинную косу волосами. Ее утонченную фигуру подчеркивал сидящий на ней черный деловой костюм с юбкой-карандашом. Все студентки завидовали ей черной завистью: фигура, осанка, по-аристократически бледное, выразительное, нетронутое годами лицо, которое не нуждалось ни в грамме косметики и многие уверяли, что под этими плотными тканями костюма не имеется ни сантиметра жира. Думаете, у такой идеальной во всех смыслах дамы есть спутник жизни? Нет, нет и еще раз нет! Хрупкое сердце двадцатилетней студентки разбил старшекурсник, опозорив перед всей академией, в которой обучалась Илона Яковлевна. Говорят, что над ней не смеялся только самый ленивый. Что там такого произошло — никто толком не знает, но особо любознательных не имелось: студентки рыдали по ночам от истории о неразделенной любви, студенты дарили любимой преподавательнице цветы и море комплиментов.
С того случая преподаватель экономики права на дух не переносит представителей противоположного пола.
Илона Яковлевна посмеялась в маленький кулачок, но тут же приняла облик сурового преподавателя и, погрозив нам тоненьким пальчиком с идеальным маникюром, указала на часы, которые уже показывали, что пара началась.
Мы с Кристиной тихо ойкнули. Илона Яковлевна недовольно поцокала языком, но все же махнула рукой, разрешая нам пройти за свои места. Все присутствующие студенты активно записывали весь выданный материал, кто-то отвечал на поставленные вопросы и получал заслуженную похвалу от преподавателя.
Обними меня (5.4)
Нехотя вернулась домой. У подъезда на скамейках, скрытых сухими кустами роз, сидели и галдели все сплетницы нашего двора. Завидев очередную жертву, то есть меня, они приосанились, зенки выпучили, клюшки подняли, фантазию включили. Меня окатили осуждающим взглядом восьми пар глаз. От греха подальше я сунула в уши вакуумные наушники. Они-то не знают, что телефон я оставила дома. Пусть думают, что я слушаю ненавистную им современную молодежную музыку. Проходя мимо старушек, я напевала себе под нос что-то готовское. Песенка получилась заунывной, про смерть, одиночество, скуку, очень гармонирующая с моим настроением. Все бабульки тут же шарахнулись в стороны. Митрофановна так вообще креститься начала.
С видом живого мертвеца я вошла в темный сырой, пропахший плесенью подъезд. Лифт, как назло, не работал, поэтому пришлось волочиться до своего этажа.
Поднявшись на свою лестничную клетку, я устал облокотилась спиной на холодную крошащуюся стену, прикрыв глаза. Стоит мне зайти в бабушкину квартиру, тут же попаду под недовольный взгляд эльфийских глаз, очередных приказов. Он сказал, что наш разговор коснется безопасности моих родных. Неужели собрался шантажировать меня, угрожая жизнями двух ни в чем неповинных людей? По спине пробежал неприятный холодок.
Это только наши разборки и решать мы их будет только вдвоем.
Я резко распахнула глаза, уставившись на дверь квартиры. Черная железная дверь была широко распахнута. Как я не заметила этого сразу — ума не приложу. С бешено колотящимся сердцем я вбежала в свою квартиру, краем глаза отмечая на полу капли темно-вишневого цвета. Кровавой дорожкой они привели меня на кухню. За столом сиротливо выглядывал носок черного кроссовка. Стоило присмотреться, как я увидела неподвижно лежащую человеческую фигуру.
Медленно переуступая к столу, попутно захватив с ящика бабушкину добротную скалку. Неизвестный продолжал отдыхать, раскинув руки.
Глубокий вдох, резкий выдох и я обхожу стол. Деревянная скалка выпадает из моих ослабевших рук, с губ срывается судорожное рыдание, а грудь разрывает страшный крик:
— Денис!
Я бросилась к брату, падая перед ним на колени. Он лежал в луже собственной крови неестественно бледный. И, кажется, не дышал.
Обхватываю плечи брата, трясу его:
— Денис, пожалуйста, приди в себя! Ден! Пожалуйста!