Новый Год
Елена была уверена, что замерзнет. Наверное, поддайся она искушению хоть на минуточку присесть отдохнуть — так и случилось бы. Не нашла бы сил встать снова.
Иди, повторяла девушка про себя. Просто иди. Это твой единственный, пусть и маленький, шанс.
Вначале она думала, что каким-то непостижимым образом оказалась в парке. Новогодней ночью вместо праздничного застолья оказаться в пустынном заснеженном парке — чрезвычайно неприятно, знаете ли! Лена безуспешно искала на снегу свой рюкзак с вещами, судорожно бегала кругами в поисках выхода на улицу или хоть на дорогу какую-то, очень боялась опоздать на бой курантов и маньяка. Потом обратила внимание на горные вершины вдали. Уж такого в их городе точно не могло быть!
Прошло неизвестно сколько, очень много времени, лес окутали сумерки, и теперь-то Лена была бы рада встрече даже с маньяком. Волки, знаете ли, страшнее, а в этом проклятом лесу они очень даже возможны. К маньяку Елена бы сейчас с распростертыми обьятиями! О теплую маньячью шейку ручки погреть, одежку маньячью содрать и всю на себя, носочки бы маньячьи тепленькие, свитеро-оочек, маньчьим телом нагретый… Черта с два маньяк бы отбился. Жажда жить — великая сила. Только она заставляет сделать шаг и еще один, и следующий, когда голова уже ничего не соображает от усталости, а замерзшие, негнущиеся ноги вообще перестали ощущаться, и никакой надежды впереди, ни малейших гарантий куда-то дойти хотя бы даже через много часов.
Очередное падение. Снег неглубокий, но успел покрыться ледяной коркой, режет незащищенные перчатками ладони до крови. Не больно. Руки уже тоже ничего не чувствуют. В памяти крутятся какие-то обрывки прочитанного в детстве, кажется, из Джека Лондона, что-то про Аляску, замерзших путешественников и волков.
Елена не выдержала — разревелась. Родители, должно быть, сходят с ума от ужаса и успели мысленно ее похоронить. Новый Год у них в семье было принято встречать только дома, известная ведь примета — с кем год встретишь, с теми и проведешь. Лена-подросток мечтала вырваться на вечеринку к друзьям, скандалила, но с возрастом смирилась. Бабушка все реже поднимается с кровати, да и у папы сердце пошаливает. Нельзя пренебречь такой важной приметой.
Запах куры-гриль навязчивой галлюцинацией лез в нос, сводил с ума. Маминой бесподобной куры в золотой хрустящей корочке… С рассыпчатой горячей картошечкой, с крохотными маринованными помидорчиками, чья тонкая шкурка при малейшем прикосновении взрывается сладким красным соком… Челюсти сводило от голода.
Родным сейчас тоже, должно быть, кусок в горло не лезет. Уткнуться бы носом в теплое бабушкино плечо, потереться о папину колючую щеку, благоухающую табаком. Брат-пироман радостно потирает руки, выгоняя всех во двор, а мама петард боится, поэтому нервничает. Голоса родных звучат так отчетливо, будто вьяви, они уже рядом, бабушкино плечо пахнет осенью и домом…
«Нельзя спать! Я же замерзну!»
Хрустальную зимнюю тишь прорезает какой-то негромкий звук. Только бы это не волки, только не волки…
Кажется, ржание? Лошади?
— А-аа-гкх… кх… — как же страшно, когда жизненно важно орать, а из горла вырывается только тихий хрип. — Лю-юди-иии! Люди…
Оказывается, в лесу еще было неплохо.
Саднит разбитая губа. Девушку грубо вталкивают в какое-то помещение, она падает на пол, больно ударяясь коленями.
— Думала, удастся пробраться незамеченной, тварь?
— За что?! Не надо! За что?! — кричит Елена, пытаясь уклониться от очередного удара.
— Стоять! Что происходит?!
Новый голос. Сапоги, расшитые серебром, останавливаются у лица.
— Поймали тварь. Шла лесом. Думала, удастся пройти мимо нас!
— Ну если точно, она зачем-то нас сама позвала, — другой голос.
— Я не хотеть… никуда пройти. Я не знать, где я! Как я здесь оказаться! — выкрикнула Елена.
Мужчина в шитых серебром сапогах приседает на корточки. Берет в руки лицо Елены, вглядывается в глаза. Несмотря на шок и боль, девушка не смогла не изумиться — нечеловечности? — его лица. Ослепительная, снежная белизна кожи, глаза круглые, желтый ободок, зелень радужки вокруг зрачка переходит в густую бирюзу, нижняя губа прикушена блестящими крепкими клычками.
— Метка на теле свежая? — спрашивает мужчина Лениных мучителей.
— Еще не смотрели, — отвечает главарь бандитов.
— Она не из продавшихся, — говорит клыкастый уверенно, поднимаясь с корточек. — Развяжите ей руки.
— Я что, слепой?! Или ты?! У нее темный дар!
— Я вижу. Но она не из продавшихся. История знает такие случаи. Не спорь, брат, я видел слишком много продавшихся, чтобы ошибаться.
— И кто она, по твоему?
— Это мы сейчас узнаем. Развяжите ей руки.
Все странно. Елена только что поняла, что эти существа общаются не на русском, не на английском, и даже не на чуточку знакомом ей испанском. Совсем другой язык, со множеством рычащих, урчащих и резко-визгливых звуков, при этом — Лена его неплохо понимала, даже могла говорить сама, пусть и с акцентом, коверкая слова.
Еще они все клыкастые. Одеты в меха и кожу, вооружены — даже единственная среди них девушка. В свете факелов не так-то много можно разглядеть. Уши у них еще какие-то слишком большие, уши-лопухи с заостренными кончиками.
Спаситель провел Елену по лестнице, длинному коридору, и отворил дверь в теплую комнату, освещенную десятком свеч. Отстранил пытавшегося войти Лениного мучителя.
— Это ловушка! — крикнул тот отчаянно. — Она на тебя нападет!
— В таком случае кому-то придется взять на себя командование вместо меня. Я в тебя верю брат, ты справишься!
И захлопнул дверь. Придвинул к девушке кресло:
— Садись, милая. Как тебя зовут?
— Елена…
— Элена? Элина… Элинэ. Счастье. Хорошо. Как ты здесь оказалась?
— Я не знаю! — Лена не стала садиться. Она была готова к любой пакости. Нелюди! Клыки не почудились!
— Я не знаю, почему я здесь! Я хочу домой! В чем вы меня подозреваете?!
— Не кричи. Где твой дом?
Елена охотно выпалила адрес. Клыкастый почесал за ухом и попросил назвать страну. Короля. Материк. Мир. Год. Пересказать в подробностях события дня до встречи с братом. Стоп, что такое «Оливье» и «троллейбус?»
— Во всем виновата старуха, — сказала Елена. — Эта старушенция просила милостыню на остановке возле дома. Там никогда не было попрошаек. Мне стало ее жалко, потому что Новый Год и все радостные, а она с такой несчастной физиономией сидела. Я ей сотню отдала и апельсин, а она сказала, что у нее нет дома. И у меня теперь тоже его не будет. И потом я оказалась… не дома.
Лене уже все стало понятным. Либо она сошла с ума и все происходящее, даже разбитая губа — очень яркие галлюцинации. Либо… Ну да, другой мир, парралельный, перпендикулярный, черт знает какой… Она вообще-то никогда не верила в мистику, даже в гадалок и экстрасенсов, хотя фэнтези в детстве любила.
— Где я? Пожалуйста, скажите мне, где я!
Клыкастый пожевал губу.
— Ты находишься в моем родовом владении, в крепости Асарт… И, возможно, не в своем родном мире.
Лене всегда казалось, человек, столкнувшийся с каким-то фантастическим событием, должен до последнего сопротивляться и не верить, потому что ну как можно поверить в эту чушь про попаданство и другой мир?
За окном все еще пылает над горами закат. Нижняя губа очень болит, и обдертые ладони тоже. У мужчины клыки, острые уши, серебрянное пальто, больше похожее на старинный камзол…
Сложно не верить.
— И что мне делать дальше? — тихо спросила она.
Клыкастый чуть пожал плечами, явно сам в сомнениях:
— Я должен быть уверен, что ты не из продавшихся.
— Я даже не знаю, кто это!