– Могли бы предупредить, – расстёгиваю пуховик. – А, ну да, я же не спрашивала.
– Совершенно верно, – через плечо улыбается Санаду.
Он явно издевается.
Коридор заканчивается большой тёмной аркой.
В пуховике невыносимо. Снова приходится раздеваться. А когда пытаюсь догнать Санаду, удаляющего вместе со светящимся шаром, ноги внезапно путаются.
– Эм… – я с трудом передвигаю ослабевшие конечности. – Теперь ноги отнимаются – это тоже нормально и чисто субъективные ощущения?
– Да. Это побочный эффект заклинания стазиса, будьте внимательны. И поторопитесь: надо инициировать магический источник. Потом отдохнёте.
Просто чудесно!
Руки тоже начинают отниматься.
– У вас зимы холодные?
Сбившийся с шага Санаду оглядывается:
– Нет, а что?
Роняю пуховик и, следя за руками, заставляю их прижать переноску к груди. Шагаю дальше.
Санаду, чуть сощурившись, наблюдает за моим приближением.
Тело отнимается. С каждым мгновением всё больше, до панического биения сердца. Жар и холод накатывают попеременно. Одно утешает – это временно.
До Санаду я добираюсь походкой зомби. Изрядно разложившегося. Способного только на «Ы-ы-ы», потому что язык тоже отнимается.
Лишь бы Марка Аврелия не уронить. Только бы не уронить переноску.
Перед глазами всё расплывается.
Зажмуриться бы и постоять немного. А лучше полежать. Но держусь.
Санаду шагает в арку и исчезает за её тёмным пологом. Светящаяся сфера ныряет туда же, мгновенно погружая коридор во тьму.
Ну, прекрасно!
Из тьмы доносится ровный голос Санаду:
– Проходи.
Ковыляю за ним. Прорываюсь сквозь вязкую преграду. В глаза ударяет свет. По мановению руки Санаду сияющий шар взлетает выше, освещая огромный амфитеатр с пустыми рядами сидений.
В центре – стальной цилиндр. Матовая, покрытая медными письменами поверхность раскалывается на равные лепестки и раскрывается, обнажая огромный, метра три-четыре, кристалл. Синие грани вспыхивают в свете сферы.
– Опаздывающим торжественные церемонии не положены, – Санаду искоса посматривает на меня.
Проверяет, устою я или нет? Устою! Удовольствия наблюдать за моим падением не доставлю… Надеюсь.
Мой лоб обжигает внезапно. Щекотный жар разливается по телу, наполняя каким-то странным, чужеродным восторгом. Он ослепляет – я утопаю в сиянии.
***
Из своего многолетнего опыта управления государством и преподавания Санаду знает главное: дерзких надо осаживать сразу. Особенно студентов: они хуже закоренелых преступников! Один раз позволишь взять верх – и потом они раз за разом будут проверять границы дозволенного, чтобы повторить тот единственный успех.
А студента и не накажешь сильно, так что попустительство грозит катастрофой.
Именно предчувствие катастрофы не покидает Санаду с момента, как он руками вместо телекинеза подхватывает бесчувственно падающее террианское чудо вместе с переноской. Хотя нет, раньше – наверное, с её обещания не домогаться.
Когда понял, что ему придётся её учить, а она рыжая.
У него проблемы с рыжими. Всегда!
А тут сразу ни осадить не удалось, ни добиться просьбы о помощи – последнее весьма способствует приручению строптивых. Проблема!
В кабинет Эзалона Санаду заходит в наимрачнейшем расположении духа:
– Надо было тебя с накладными рогами отправить!
Эзалон поднимает седую голову от схемы нового узора и вопросительно смотрит на коллегу. Тот, пройдя мимо вышитых картин-порталов, ложится на кожаный диван и складывает руки на груди.
– Ты что, клыки не показал? – спрашивает Эзалон.
Рассказывать, что признание в вампиризме вызвало лишь обещание не приставать к нему, – Санаду! Грозе Академии! – он не собирается: Эзалон такое лет пять смаковать будет. А то и все десять.
– Не впечатлили мои клыки! – театрально вздыхает Санаду. – Будем считать, что у меня из-за этого депрессия. Поэтому я не могу заполнить документы о поступлении и изучить предложения профессоров, – он косит чёрным глазом на высоченную стопку папок. – Давай ты сам это прочитаешь и составишь расписание для демонов.
– Воспаление хитрости у тебя. Запущенное! А не депрессия.
– Когда ты изучил целительство, чтобы ставить диагнозы? А лицензия есть?