— Не пойду туда, — шепчу себе, не принимая до конца своего решения.
«Я же люблю смотреть на выступления фигуристов, я хочу вернуться на свое место рядом с мамой!»
Но нога просто отнимается, я буквально прикована к одному месту и парализована. Каждый раз, глядя на выступления Арины, я чувствую эту боль. Сколько же можно?
После моего неудачного выступления папа больше не ездит поддерживать Арину. Он и от семейной жизни как-то быстро устал, бросил нас с Ариной, практически не общается и давно переселился на дачу, чтобы заниматься растениеводством. Папа — ботаник, но от преподавания в университете отошел и в неполные сорок лет сделался вдруг практически отшельником. Я его не виню. Мама у нас такая, что ее любви на всех не хватает, свое сердце после моей травмы она раз и навсегда отдала Арине. Я не виню ее за это, на мое лечение потрачено немало маминых нервов и денег. Она сделала все, чтобы я встала на ноги, но на душевное тепло и общение с мамой мне не приходилось рассчитывать.
— Извините, — окликаю какого-то паренька, который отчего-то тоже выходит наружу. — Я очень прошу вас помочь мне дойти до машины, что-то с ногой, совершенно не могу на нее ступить.
Парень оказался чутким и кропотливо пыхтел, пока я прыгала до гардероба. Чем дальше оставался лед, тем меньше болела нога и колено. Боль стихла, судороги сходили на нет.
— Спасибо большое, — поблагодарила я парня, который послушно придерживал для меня зимнее пальто. — Уже лучше. Наверное, вывихнула, поскользнувшись на лестнице. Возьму такси.
— Не за что, — поспешил ретироваться юный джентельмен, от которого так приятно пахло.
Я невольно улыбнулась, припоминая, как давно общалась с противоположным полом? После травмы на льду моим вечными спутниками стали мама и Арина. Сестра очень волновалась и, надо отдать ей должное, первое время забросила общение с друзьями и не отходила от моей постели, но надолго ее не хватило. Наступила весна, теплый май благоухал цветением, и Арина умчалась на улицу. Дворовая беготня сменилась посиделками в баре и игрой в бильярд. Сестра умела совмещать фигурное катание и простое человеческое общение.
— Мне в Твердь, — назвала я водителю известный каток в Тверском парке.
— И, девушка, далеко ехать и по пробкам, — поцокал языком Васген Васгенович, как гласила визитка водителя.
— Мне все равно, — махнула рукой, откидываясь на спинку сиденья. Боль в ноге совершенно стихла.
За что я любила Твердь, так это за малочисленность. Лед здесь заливали на совесть, а к девяти народ уже разбегался по неведомым мне причинам и на катке оставались лишь самые отчаянные конькобежцы. Может, играла свою немаловажную роль цена, дороговато для школьников и студентов, которые катались в Новаторе или в ФОКе «Южный».
— Мне тридцать седьмой, фигурные, если есть, то из новой партии. — Попросила я парня, чувствуя, как щеки и шею заливает стыд. Он часто смотрел, как я катаюсь, и восхищенно аплодировал на мои неуверенные пируэты, но я не хотела ничьих оваций. Известная когда-то Злата Романова стала теперь обычной трусихой. Я боюсь выходить на лед, я стала бояться даже собственной тени на льду, но я не поборола страсть к фигурному катанию.
— Вы сегодня снова поразите всех своими талантами? — бесхитростно улыбается парень, выдавая мне их лучшие коньки, я в ответ я улыбаюсь и качаю головой.
— Просто покататься, — произношу, убегая в раздевалку.
Коньки прижимаю к самому сердце, которое стучит, как загнанное в клетку раненое животное. Что-то внутри меня так и тянется на лед, а что-то осторожничает, заставляет задержать дыхание перед первым шагом на гладкую поверхность, от которой отражаются многочисленные огоньки-фонарики, развешанные по высоким деревьям парка. На небе зажигаются звездочки, как самые яркие и самые надежные огни Вселенной, я смотрю на них и отталкиваюсь зубцами, плавно скользя по льду.
— Злата! — слышится в голове мужской голос. Сколько в нем боли и гнева одновременно, сколько невысказанной любви. — Милая, остановись, — уже с мольбой и слезами. Я невольно останавливаюсь, оглядываясь по сторонам. Вокруг меня тишина и пустота, даже музыка смолкла. Такого просто не бывает, куда делся народ? Не могли же они разом исчезнуть.
Воздух вокруг меня сгущается, превращаясь в густое молоко, уплотняется и оборачивает словно в кокон.
— Помогите, — шепчу я, теряя отчего-то голос, а в голове снова раздается крик. Мужчина уже срывается на сиплый шепот, но не умолкая зовет меня по имени.