Попадос и два ствола — 3
Глава 1
За спиной что-то невнятно брякает…
Впереди тоже раздается шум…
Ладонь падает на кобуру…
Успеваю заметить, как что-то, стремительной тенью бросается в мою сторону из-за ближайшего модуля…
И проваливаюсь во тьму…
Прихожу в себя…
Во рту кляп. Руки чем-то тонким и тугим намертво схвачены.
Больно, сука!
С натужным и сердитым сопением двое каких-то весьма здоровых персонажей куда-то тащат моё тело.
Куда-куда, придурок? В сторону противника, конечно…
Сука-а!
К горлу подкатывает тошнота. Не знаю чем мне по башке били, но прилетело хорошо…
Кто это?
Не корейцы же в осажденный лагерь «за языком» пробрались?
Стопроцентно кто-то из своих.
У нас с незапамятных времен, так уж повелось — предатель или стукач всегда отыщется. От трусости ли или от корысти — не важно…
И что теперь? Всё? Звиздец котенку?
А как же предсказание провидицы?
Меня же мамми Рамла спасителем человеков назначила.
А может, ошиблась-таки черная ведьма?
И местную монету с кошачьим профилем на аверсе здесь никогда не отчеканят?
Вместо этого — уже сегодня, на рассвете, теперь и мою голову парням на передок подкинут?
Лишь бы они её бейбе не вздумали показать…
ГЛАВА 1. ПУТЬ В НЕИЗВЕСТНОСТЬ
В голове, под лобной костью уныло и протяжно завывает оглушающий пароходный гудок. Или даже сразу несколько — не разберешь. В затылке тягучий звон колоколов, а в ушах вата. Звуки из внешнего мира приглушены, зато внутри черепа акустика просто сатанинская.
В душе или что там вместо неё в груди, под сердцем — полный трындец, измена и ледяная пустота!
Тоска лютая!
Ощущаю себя жеребцом, которого ведут на кастрацию.
Впрочем, случается, что и котов тоже яиц лишают.
Но так, то же — домашних. А я ведь бродячий.
Вольный и ничейный.
Мне подобная операция абсолютно чужда и противопоказана.
Так что — с этого паровоза соскакивать нужно! Побыстрее и подальше! Пусть даже и завалят «на рывке» — но это всё же веселее, чем дожидаться, пока доведут до совершенно скотского состояния, когда даже от самой сильной боли, только мычать и сможешь.
Хотя, если трезво смотреть на вещи и быть честным с самим собой — мои нынешние шансы на выживание весьма и весьма невелики. Размером с гулькин… клюв, примерно. А может и того меньше.
Направления движения, как и лиц похитителей, я по-прежнему не вижу. Только их ноги в грязных берцах немаленького размера. Волокут лицом к земле за стропу на разгрузке и левое плечо. Можно, конечно, попробовать оглядеться — с высоким риском вывихнуть себе шею, но зачем? Что это принципиально изменит? Дальше корейского лагеря все равно не пройдем.
Нет — пусть уж тащат, раз взялись, а я пока в бессознанку играть продолжу.
Кстати, что-то долго мы путешествуем — а где же вражины-то?
Пора бы уже, по моим расчетам.
Не то, чтобы я очень уж спешу оказаться среди врагов, но как весьма справедливо говорится: «Лучше ужасный конец, чем бесконечный ужас».
О, а вот и они! Помяни черта!
Из темно-серой степи прилетает негромкий, но строгий окрик. На корейском.
Ну, а на каком же еще?
Уроды замирают и синхронно разжимают руки. Видать по-быстрому, от греха, их вверх задрали.
В коротком полете, все же успеваю запрокинуть голову назад, чем спасаю нос, но зато очень больно ударяюсь о твердую непаханую землю грудью и подбородком. Челюсть, только каким-то чудом через затылок не выскакивает. Если бы не плотный кляп из тряпки — лязг зубов, наверное, до французских владений долетел.
Вот же твари!
— Господа, не стреляйте! Мы сдаемся!
Да ведь это же Киржач, мать его!
Ну, какой же конченый урод-то! Да еще и тупень несусветный ко всему прочему: нашел где «господ» искать — в этом социуме только «товарищи» право на жизнь имеют.
Эх, ты ж падаль и что же я тебя тогда в степи не завалил? Ведь в полном праве был. Правду говорят — добро наказуемо. Впрочем, что уж теперь?
Слышу приближающиеся шаги и короткие, рубленные и непонятные фразы на чужом языке.
Поди, решают, что с нами делать — пристрелить на месте или все же поближе рассмотреть?
Вот смеху-то будет, если сейчас нас тупо загасят!
Я-то ладно, а вот шериф со свои товарищем — явно уйдут в иные миры весьма удивленными и очень расстроенными…
Хоть и храбрюсь в меру сил, однако на самом деле — страшно, аж жуть!