— Эх Николо, я не знаю, чтобы отдал, за возможность покопаться в «Хранилище».
— Размечтался. Если тебе удастся оживить этот аппарат, тогда и попросим разрешение взглянуть на то «барахло», которое Святой Престол накопил за тысячу лет. А теперь иди и работай.
Выпроводив друга, Бальцони достал из ящика стола письмо:
«Николенька, если ты читаешь это письмо, то значит меня уже нет в живых. От твоих посланцев я узнала, что это ты теперь охотишься за „ларцами“. Я им посоветовала езжать домой. Они не послушались меня и связались с местными бандитами. Пришлось их всех упокоить. Ларец этот из другого мира к нам попал. Для вас он совершенно бесполезен и даже опасен. Пользоваться им может только наша внучка. Не удивляйся, теперь твоя внучка будет хранительницей. Она знает о тебе, но лучше ей не досаждать. Она сильная ведунья, знает и умеет все то, что знала и умела я. И если ты читаешь эти строки, то значит, она передала тебе обманку, которую я приготовила давно. Не сердись на нее. Быть хранительницей тяжкий крест. В шкатулке корень. Я усилила его целебные свойства. Сделай строго по рецепту снадобье и пей, это прибавит тебе здоровья и сил.
А теперь прощай.
Прочитав еще раз письмо, Бальцони долго сидел, держа его в руках. Затем встал, выложил из фарфоровой тарелки печенье, подошел к окну, поставил на подоконник тарелку, зажег письмо, держа его за уголок. Когда огонь подобрался к пальцам, бросил не сгоревший остаток в тарелку, подождал, пока письмо сгорело окончательно, размял пальцем пепел и смел его за окно. Потом прошел в маленькую комнату за кабинетом и вымыл руки в приготовленной для этой цели чаше.
Артемий Николаевич Гурьев, молодой человек лет двадцати трех, сидел за письменным столом в небольшой комнатке на первом этаже уездной управы и разбирал почту, поступившую сегодня. Артемий Николаевич, не смотря на свой молодой возраст, был большой аккуратист, и к делу относился основательно. Запечатанные в конверты послания, он вскрывал, бегло просматривал, прикалывал развернутые письма к конверту булавкой, похожей на тонкий маленький гвоздик и раскладывал по папкам. Кроме того, вся рассортированная таким образом корреспонденция, заносилась в большую книгу, где были записаны дата поступления и фамилия чиновника, которому под роспись документ был передан для ознакомления и исполнения. Документ, после того как по нему были проделаны соответствующие действия возвращался к Артемию Николаевичу с пометкой о выполнении и помещался в архив, в котором, усилиями того же Гурьева, был наведен образцовый порядок. По всем этим делам Артемий Николаевич каждый понедельник докладывал Аполинарию Модестовичу Есипову — помощнику исправника.
Чиновники не любили Артемия Николаевича за то, что с его появлением в уездной управе, им приходилось больше работать. Теперь не удавалось ни замотать дело, ни затерять документ, за который приходилось расписываться и при случае лично отчитываться перед помощником исправника. На не расположение уездных чиновников Гурьеву было наплевать. Аполинарий Модестович был ему дядюшкой по матери и нрав имел крутой. За племянника, который помог ему организовать строгий контроль за работой ведомства, любого из них мог поставить в соответствующую позу.
Дело у Артемия Николаевича двигалось споро, оставалось рассортировать всего три послания. Прочитав очередную бумагу, он хотел уже положить ее в папку, но что-то царапнуло память, и он отложил донесение в сторону, решив сначала разделаться с остальными бумагами. Рассовав по папкам оставшиеся письма, Гурьев вновь просмотрел донесение некого Иннокентия Харина, младшего агента полиции, который сопровождал двух ученых итальянцев в поездке по Сибири.
Харин докладывал, что целью поездки были не этнографические изыскания, как это было записано в их подорожных, а посещение жительницы алтайского села Сосновка мещанки Феодоры Новых, являющейся знахаркой. Иностранцы за дорого купили у нее какое-то целебное снадобье и повернули обратно.
Артемий Николаевич вспомнил, что имя и фамилию знахарки он уже встречал, когда разбирал уездный архив. Решив, что бумаги подождут, он прошел в комнату, отведенную под архив, и разыскал донесение старшего городового Евтюхова Степана от двадцатого июня одна тысяча восемьсот семьдесят шестого года.