Саночкин вычеркнул октябрь и приступил к ноябрю, когда запищал пейджер. Пейджеры Саночкин тоже не любил, но мобильников вообще на дух не переносил. Держать в кармане шпиона? Ищи дураков. «Позвони папе», — прочитал он сообщение. Выковыривать свою тачку с платной стоянки ради телефонного звонка было глупо. Пришлось надевать плащ, шляпу, хлюпающие боты, переться к метро, ехать до центра, покупать телефонную карту и искать свободный автомат. Дважды было занято. На третий раз трубку подняли.
— Привет, пап, — сказал Саночкин.
— Здравствуй, сынок, — ответили ему.
Человек в трубке не был Саночкину папой, они даже никогда в жизни не виделись. Обоим хватало голосов.
— Сколько? — спросил Саночкин.
— Двое, — объяснили ему. — Итальянцы, он и она. Пробудут здесь три дня, начиная с завтрашнего. Велено их только пасти, но не трогать.
— И все-е-е? — разочарованно протянул Саночкин. Вариант «только пасти» ему никогда не нравился: канительная тягомотина на весь срок. То ли дело акция. Пиф-паф — и свободен. Месяц назад «папа» заказал ему двух шотландцев, тоже мужика и бабу. Работы было часа на три, считая дорогу, а оплата королевская.
— И все, — строго сказали ему. — Этих не замай. А вот если кто будет на них наезжать, с тем разрешено по обстоятельствам, и даже поощряется. Оплата по факту.
Саночкин слегка приободрился. Хоть что-то.
— Двух-с-половинный гонорар, — потребовал он.
— Двойной — это понятно, а почему еще половина? — без удивления спросили в трубке. — Обоснуй.
— Потому что осень, — честно сказал Саночкин. — Противно. Грязь под колесами. Насморк. Листья. Ненавижу.
В трубке послышалось пение: пока один голос советовался с другим, Саночкину поставили Земфиру. Дрянь певица — ни голоса, ни нормальной жопы. Но все лучше, чем педик Киркоров.
— Твое обоснование принято, — сказали, наконец, в трубке. — Клиент поднял тариф. Фото, резюме и аванс возьмешь где всегда. Пока, сынок.
— Счастливо, папа, — проговорил Саночкин. — Не болей.
А про себя добавил: «Старая сволочь». По голосу «папе» было лет от шестидесяти и выше. Саночкин работал с ним последние два сезона. Заказы у него были — грех жаловаться. Одни иностранцы. Приходилось, конечно, выбрасывать деньги на словари и разговорники, но все траты окупались. К тому же Саночкин выучил слова «Молчать!» и «Тихо!» на пяти или шести языках, включая румынский. С тем старикашкой румыном пришлось, правда, слегка повозиться. Живучим оказался, гад. Но не бессмертным.
На обратном пути Саночкин заглянул на почтамт, где взял из абонентского ящика толстый конверт с баксами и снимками своих новых подопечных. Честно говоря, ни тот, ни другая ничем не напоминали обычных гостей из Италии. Или, по крайней мере, тех двух других итальяшек, чернявого дылду-школьника и худую кудрявую пацанку, которых ему пришлось пасти три месяца назад. Тогда заказчику для чего-то понадобилось, чтобы эти сопляк с сопливкой расписались в загсе без проблем, — назло предкам. Так что покуда играли свадебный марш и пили шампанское, Саночкин отстреливал родственников жениха и невесты на дальних подступах к загсу. Пап-мам, конечно, не тронул, не было разрешения, но трех-четырех мелких и бесполезных дядей-кузенов обе семьи к концу свадебной церемонии не досчитались.
Нынешний мужик с фотки — крупный негр в мундире, увешанном золочеными побрякушками, — более всего смахивал на африканского царька. Его баба, блондинка с крупными титьками и тонкой талией, напоминала американскую кинозвезду, какие трясут ляжками в голливудских фильмах. На шее у нее был повязан яркий расшитый платок, который Саночкин принял сперва за пионерский галстук и слегка удивился. Дурацкая мода. Она бы еще комсомольский значок с бриллиантом привесила себе на грудь.
Саночкин не любил рослых негров и глупых грудастых блондинок, хотя, к примеру, низеньких индейцев и умных плоских брюнеток он не любил тоже, а всех азиатов и рыжих считал жлобами. Однако это никак не влияло на работу. Человеку его профессии платят не за любовь — платят за результат. А за любовь башляют другим, в другом месте, другие деньги. И, кстати, гораздо меньшие: Саночкин знал тариф путан и за мелочность запросов глубоко их презирал. Что, само собой, не помешало ему пару лет назад, когда он еще работал по русским заказам, выручить трех шлюх подряд. Одной — устроить побег из тюрзака накануне отправки в колонию. Другую — защитить от «кота» с во-от таким ножиком. Третью — буквально вытащить из-под вагона метро, куда дура кинулась сама, вообразив, будто хахаль ее не любит. За те же деньги, просто из привычки все доводить до конца, Саночкин полялякал с этим хахалем, и после беседы зубов у того стало меньше, а желания строить семью поприбавилось…
На другое утро Саночкин, оседлав свою «девятку», поехал в Шереметьево-2. Чартерный рейс из Венеции прибыл с задержкой в полтора часа. За это время Саночкин успел рассмотреть жиденькую толпу встречающих и наметанным глазом выделить четверых: телку за тридцать, которая, судя по лицу, обогатила не одну косметическую фирму, а также двух молодых смазливых раздолбаев и, наконец, подтянутого хлыща в иностранной военной форме с висюльками. Вот этот четвертый и был, похоже, самой большой гнидой. Едва чартер сел, едва негр в парадном мундире и с блондинкой показались на выходе «виповского» зеленого коридора, как хлыщ, еле кивнув блондинке, сразу кинулся обниматься-целоваться к негру — да так, что искры полетели от соприкосновения двух мундиров. Саночкин напрягся: неужели педик? Нет, вроде не похож. Тогда зачем эти охи-вздохи? Только человек, полностью лишенный интуиции, мог поверить в искренность резвых объятий. У Саночкина, слава богу, с проницательностью все было в порядке. Он взял подтянутого на заметку. И не ошибся.
Вечером того же дня, когда негр с блондинкой, нагулявшись по городу (Красная площадь, Манежная, Третьяковка, парк Горького, ВВЦ, балет в Большом), вернулись в гостиницу и заперлись в своем люксе, хлыщ — уже в штатском — вместе с одним из раздолбаев были замечены в пивном подвальчике на Тверском. Через пару кружек к этой компании присоединилась та самая баба в косметике, которая вручила хлыщу какой-то сверток и быстренько смылась. С расстояния в три столика Саночкину было отлично видно, как хлыщ разворачивает сверток, как достает яркую тряпицу, нюхает, закатывает глаза, передает ее молодому раздолбаю, оба смеются… Та-а-а-ак, интере-е-есно! Шейный платок блондинки!
Саночкин не любил Пушкина, блондинок, негров, шлюх, военных, французов, китайцев, журналюг, дикторов ТВ, швейцаров, официантов, мойщиков машин и еще много разного пестрого народа, но вот кого он просто ненавидел — так это извращенцев. Сама мысль о том, что взрослые мужики воруют или перекупают ношеные бабские колготки, трусики и прочие личные шмотки, вызывала у него тошноту. Сейчас даже пиво встало у него поперек горла и едва не отправилось вспять. Надо было действовать и быстро. Саночкин не собирался вникать, женой или там не женой приходится блондинка негру. Хватит того, что они живут в одном номере и поручены ему, Саночкину. По условиям договора он может отметелить всякого, кто наезжает на людей с фото. Извращенцы сперли у блондинки платок? Считай, наехали. Остальное его не колышет.