После этого, прилично извинившись и поблагодаривши за снисходительное внимание, евреи удалились, оставив запуганного Антона Ивановича думать на самоте. «Что, в самом деле, если евреи вздумают обвинить меня в оскорблении религии? — спрашивал он сам себя.— А это ведь так легко сделать. Может быть, у них уже и жалоба готова. Как знать! Но какой же я простофиля! — спохватился Антон Иванович.— Почему бы не спросить было о фамилиях контрабандистов! Но всё равно, я их узнаю от раввина иди самого обвиню, если откажется выдать виновных.— Тут повернулась мысль на защиту целым кагалом.— Обвинить раввина,— подумал Антон Иванович,— значит подписать своё осуждение. Если синагогу станут защищать целым кагалом, то раввина и синагогу — целым племенем. Погубят, непременно погубят,— решил Антон Иванович.— Зачем мне было ехать? Почему я не отказался? Чтоб попасть под суд!»
В это время тихонько отворилась дверь и явилось две еврейские головы. Антон Иванович посмотрел на них со страхом, как будто они явились для осуждения его. «Что вам надо?» — спросил он. Вместо ответа, одним прыжком очутилось два еврея у самого лица Антона Ивановича и, схвативши его за обе руки, целуют их, целуют полы, приговаривая: «Жена, дети! Спасите! Спасите!»
— Бог с вами! Что вам нужно от меня? — спросил оторопевший Антон Иванович, освобождая руки.
Детки, жена! — вопили евреи, стараясь снова поймать руки и целуя в грудь, в локти, куда попало.
— Бога ради, перестаньте. Что вы делаете? Чего хотите? Говорите толком,— сказал Антон Иванович, приходя в себя.
— Эй-вэй! Ваше превосходительство! не погубите, то наша контрабанда в школе. Не погубите нас!
— Это не в моей воле и не в моей власти,— сказал Антон Иванович, отступая к столу.
— Как не в вашей? Чисто в вашей.
— Говорю вам, что нет.
— Эй-вэй! Как нет? А зачем там ваша печать?
— Там не одна моя печать. — Другая нам ничего, нам ваша печать страшна. Снимите её и большой беды избавитесь. Ещё и деньги вам дадим.
«Как рада была бы моя жена! — подумал Антон Иванович.— Но я взятки не возьму». Евреи между тем продолжали: «Нам денег не жаль — деньги — набутня рич. И себя нам не жаль; мы виноваты и должны отвечать за свой грех. Нам жаль вас. Вы человек добрый, жаль, если пропадёте даром. А непременно пропадёте, если объявите нашу контрабанду. Наперёд говорим вам, что кагал постановил спасти нас, во что бы то ни стало. И вот, как хотите: или примите деньги, которые нам кагал пожертвовал, или же попрощайтесь со всем, что вам дорого. Мы знаем, что вы до сих пор не брали взяток, потому и терпите нужду. Мы всё знаем. Так верьте же, что ещё не кончите осмотра синагоги, как прилетит депеша из Киева об отдаче вас под суд. У наших везде есть рука, где только знают цену деньгам. Мы говорим правду, и вы послушайтесь нас. Примите деньги и баста. Вот вам тысяча рублей. Если этого мало, дадим две, дадим десять тысяч, только не губите нас и себя, разумеется.
Сказавши это, еврей начал считать деньги — все радужными. Антон Иванович молчал. За несколько часов перед этим он вспыхнул бы, как порох, а теперь прежний огонь едва теплился. Он был как бы сонный или полумёртвый.
— Не надо мне ваших денег,— сказал он наконец. Еврей молча досчитывал десятую тысячу, досчитавши, сказал: «Теперь как хотите. Примите и будете спокойны до гроба, или не принимайте, оставайтесь честными по-старому, и завтра же никто не даст вам куска хлеба, не только денег. И как будет довольна ваша жена! Мы знаем, что она журит вас за честность, так возьмите же хоть раз и успокойте её».
«Откуда им известны мои семейные отношения? — думал Антон Иванович.— Неужели им дух святой сообщил это?» — Нет, не он, а эстафета. Несколько часов по выезде Антона Ивановича из Киева никто не знал, куда он уехал, по, наконец, узнали. Еврей-почтосодержатель тотчас же отправил эстафету. Но так как она была отправлена не прямо в тот город, куда выехал чиновник, а только в ближайший город, тоже почтосодержателю, с просьбою отослать куда следует, то опоздала. Синагога была уже запечатана, когда прибыла она, и евреи могли воспользоваться ею только в отношении самой личности Антона Ивановича, не более.
— Так решайтесь на что-нибудь,— настаивал еврей.
— Я ничего не могу пособить вам,— сказал Антон Иванович.— Тем более, что там не одна моя печать.
— Другая нас не беспокоит. И вы предоставьте нам устроить дело, дайте только свою печать — на один час, не более. А мы уже знаем, что и как сделать. Антон Иванович поколебался немного, наконец дал им печать: «Но, смотрите, только на один час».
Получивши печать, евреи стремглав бросились из комнаты, так что в дверях застряли.