Арнсгар захрипел, его глаза расширились от удивления. А я хотела одного: убить. Вот только, увы, желать — не значит мочь. Мое тело прошил разряд. Я согнулась от боли, забыв обо всем. А тычок в грудь заставил меня отлететь к дверце магомобиля.
Все произошло за пару ударов сердца, не более. Водитель затормозил тогда, когда я вернулась на свое место.
— Все нормально, едем дальше, — кашлянув, бросил ворон и тут же, обратившись ко мне, произнес со странной иронией: — Не припомню тебя среди своих любовниц. Хотя душила ты меня столь же страстно.
— Почему именно любовниц? — ошарашенная таким заявлением Арнсгара спросила я, приходя в себя.
Элементаль, раскручивая шестеренки и поршни, заурчал под капотом магомобиля, и тот тронулся с места. Шины зашуршали, и им вторил мерный стук капель занимавшегося дождя.
Мы выезжали на проспект. Сердце столицы, квартал Кристаллов, где даже в этот ранний час машины перемигивались фарами с яркими вывесками витринами. Столица жила своей привычной размеренной жизнью, не подозревая о том, что ночью произошло на погосте окраины стольной Эйлы.
— Потому что мои враги, столь же импульсивные, как ты, уже давно и прочно мертвы. Остались только хладнокровные и расчетливые, способные с широкой дружеской улыбкой всадить нож в спину.
Он говорил, изучающе, по-новому глядя на меня. А я наконец поняла, что его фраза про любовницу, показавшаяся мне идиотской, была точно выпад в фехтовании, рассчитанной. Ворон огорошил меня, заставил сбиться с мысли, и, пока я слушала его ответ, успела если не остыть, то взять себя в руки.
— Фамилия Росс вам о чем-нибудь говорит? — медленно выговорила я, сжав кулаки до хруста.
Но чего я не ожидала, так это того, как Арнсгар изменится в лице. Маска его невозмутимости пошла трещинами, как весенний лед на реке. Еще мгновение назад все было гладко, и вот уже — полыньи и торосы. А под ними — стремительный поток эмоций.
— Росс?! Демон меня раздери, Росс!
Его острые скулы побелели, отчего в отсветах ночных огней, что через стекло заглядывали в салон магомобиля, ворон показался мне покойником.
А потом он схватился за грудь. Там, прямо напротив сердца, обугливалась ткань черного мундира.
Я впервые видела действие клейма клятвопреступника. Арнсгар шипел сквозь зубы. По его виску стекла капля пота, он откинул голову. Кадык на открытой шее дернулся. Но я уже знала: эта беззащитность обманчива. И рискни я попытать удачу снова — точно так же попаду под удар заклинания.
— Чуть меньше десяти лет назад я принес клятву, — не дожидаясь моего вопроса, заговорил ворон: — Найриша Росс вытребовала ее у меня. Я обещал, что никто из ее семьи не пострадает от моих действий и действий моих подчиненных. Правда, это было до того, как твоя, я полагаю, сестричка предала Родину и слила всю информацию нашим врагам.
— Арнсгар, знаешь, хочется тебя послать, но я смотрю и вижу, что ты везде уже побывал. И не раз, — вырвалось у меня.
Он приоткрыл левый глаз. Синий.
— Что же. Рад, что у нас есть что-то общее. Хотя бы ненависть друг к другу. — резюмировал он. — Мне будет проще вести допрос.
Кто там говорил о женской логике, что она странная? Выверты мужской, точнее одного ненаследного князя, можно было описать только законами всемирного хаоса.
— Странно, а мне всегда казалось, что разговаривать проще и уж точно безопаснее с тем, кто не хочет тебя убить, — на последних словах мне едва хватило воздуха.
Пришлось шумно вдохнуть. Все же в живом состоянии было много плюсов — например, привычка дышать.
— Да, проще, — уголком рта улыбнулся ворон, — но ещё ненависть — эмоция сильная. Именно она порою и мешает сохранить лицо невозмутимым, когда подозреваемый пытается солгать на допросе.
Я же краем глаза оглядела карателя. На его мундире зияла дыра, обугленная, а в ней — месиво из спекшейся крови и плоти. В салоне наверняка пахло жженой кожей, но я этого не чувствовала. Да и боль, подозреваю, была адская. Обычно от такой умирали: чем серьезнее клятва, тем больше клеймо. У ворона оно было внушительным — едва не на половину груди. А он не только не отправился за грань, но даже сознания не потерял.
Мой взгляд пробежал по наглухо застегнутым пуговицам мундира выше, к шее, подбородку, стиснутым в линию чуть обветренным губам. А потом я увидела, что ворон точно так же изучает меня. И резко отвернулась.
На запотевшем стекле капля дождя оставила след — змейку. Осень не плакала. Она всего лишь заваривала крепкий чай из желтых листьев. Накрывала всех и каждого пледом тихой печали, стучала в окна дождем в ритме протяжного блюза. А вместе с запахом прелого покоя душа, укачиваемая в колыбели из смурных туч, засыпает до весны.