Первых убитых похоронили в саду около каменной ограды. Прозвучал винтовочный салют. Сорочан, прощаясь с погибшими, сказал короткую речь, а свеженасыпанный холмик назвал «могилой отдавших жизнь за якоря». Скорбно качали головами местные женщины. Невдомек им было, что такова понтонерская служба — они должны рисковать и жизни не жалеть.
Эвакуированные из полка семьи все еще находились в селе на левом берегу Днестра. Посланный на ближайшую станцию для организации их отправки настырный старшина Тюрин вернулся обескураженный. Все поезда с юга идут переполненные, и посадку на станции не производят.
На следующий день разводка моста опять задержалась. Паромы еще не успели укрыться, а в воздухе появилась армада пикирующих бомбардировщиков. Шестерка с черными крестами на крыльях отвалила от строя и повернула на рассыпавшиеся по реке звенья моста. Или командиры паромов родились в рубашках, или мешала тень на реке от садов левого берега, которые освещало едва поднявшееся солнце, но бомбы в паромы не попали. Двоих легко ранило осколками да пробило несколько дыр в понтонах. Держать семьи вблизи батальона стало нельзя. Они натерпелись страха от первой небольшой бомбежки, а еще больше наслушались разных страхов от беженцев, которые побывали в селе, уходя с приграничных мест. Снарядили для них три грузовика. Возглавил эту небольшую колонну старшина Тюрин, взяв в помощь себе трех бойцов. Корнев попрощался с женой и детьми.
Ежедневно по утрам в батальоне недосчитывались то одного, то другого бойца. Исчезали они бесследно. О несчастном случае не могло быть и речи. Во время наводки и дежурств по мосту все были на глазах командиров отделений, и никто не мог незаметно никуда деться. Как правило, исчезали ночью из числа отдыхающих или назначенных в наряд на кухню или по батальонному бивачному лагерю. Все, кого недосчитывались, были призваны на сборы запаса из недавно воссоединенных западных областей. Как ни горько сознавать, но это было дезертирство. Такого позора Корнев не ожидал в своем батальоне. Он собрал младших командиров, дал им советы, как держать постоянно на глазах весь состав отделений.
— От вас зависит все: успех в бою, выучка бойцов, их воинская честь и преданность Родине. От вас зависит, прекратится ли такой позор, как дезертирство.
На совещании присутствовал политрук Тарабрин. Мало кто знал его настоящую должность. Его стали называть политруком при клубе. В минуты отдыха по-прежнему заливалась его гармошка, а частушки порой были такие, что, услышав их, местные девчата, заливаясь краской, стыдливо закрывались платочками.
Комбат теперь смог выделить для Тарабрина положенную ему по штату полуторку с шофером. Двух стрелков политрук подобрал себе сам. Но они втроем, как и раньше, находились при клубной машине, а свою он отдал под хозяйственные грузы. У Тарабрина был хороший фотоаппарат. Он охотно и безвозмездно снимал желающих послать домой фотокарточку. Часто в боевых листках красовались снимки отличников, фотографии из жизни понтонеров.
Когда все разошлись, Тарабрин подошел к капитану:
— У меня есть просьба. Водолазная команда пока не загружена. Оставьте себе небольшой расчет с одним водолазом, а остальных временно передайте в мое распоряжение.
— Хорошо, — ответил Корнев. — Народ в команде золотой. Почти все орденоносцы еще с финской кампании.
В штабе Корнев с Сорочаном уже в который раз пересматривали списки подразделений. Они добивались, чтобы в каждом отделении рядом с недавним единоличником с хуторов Западной Украины и из сел Бессарабии был старослужащий из рабочих или колхозников. Чтобы в каждом отделении был хотя бы один комсомолец.
У комбата возник вопрос: «Зачем Тарабрину понадобился кроме двух стрелков еще десяток бойцов из надежной водолазной команды?» Когда закончили проверку списков подразделений, Сорочан спросил Корнева:
— Почему не поехал проводить семью? На станции твой орден помог бы в переговорах с железнодорожным начальством. А то послал старшину. Он настойчивый, да все-таки старшина, а не капитан.
— Вот тебе и надо было проводить семьи, — ответил Корнев, показывая на петлицы Сорочана. — На одну шпалу у тебя больше. И комиссаром теперь называешься не только по званию, но и по должности.