В плотах, скрепленных цепями, было два ряда бревен, и весь нижний ряд почти полностью находился под водой. Вот под него и надо было подвести еще ряд бочек.
Принялись понтонеры за дело дружно. Рота Коптелова разыскивала и подвозила на берег бочки. Логинов со своими взводами ремонтировал их, плотно закупоривал, грел смолу и обмазывал ею ненадежные места. А Переплетчиков возглавил ввод бочек под мост. Вот тут и возникла закавыка. Как ни старались затолкнуть бочку в просвет между бревнами нижнего ряда, ничего не получалось. Прижимали ее с лодок рычагами — длинными жердями, а она упрямо выворачивалась на поверхность реки, да еще норовила окунуть в воду навалившихся на жерди понтонеров.
Пытались помочь делу и водолазы. Бочку подтапливали подвешенным к ней грузом. Водолаз заводил ее под мост на свое место. Но дело двигалось очень медленно.
С берега за работой бойцов наблюдали Корнев и дежуривший в роте Переплетчикова санинструктор Гурский.
— Надо что-то вместо жердей использовать, — высказал предположение Гурский.
Корнев задумался. Присев на перевернутую лодку, они придумали приспособление и начертили его схему в блокноте. Через час на реке стоял небольшой паром с собранной на нем стрелой копра, с которой свисала на тросе «баба» — сваебойный молот. К «бабе» подвесили что-то вроде желоба. Он состоял из двух металлических прогонов, соединенных поперечными вставками на болтах. На другом конце желоба закрепили веревку и, поддерживая за нее, подвели его под мост к тому месту, где должна быть установлена бочка. Ее поставили под «бабу» и медленно ослабляя трос, утопили. Едва бочка под тяжестью «бабы» оказалась ниже конца желоба в воде, она сразу же сама быстро скользнула по нему под мост. Так начали «выстреливать» бочку за бочкой.
За всеми этими работами с любопытством наблюдали собравшиеся на берегу пожилые и старые местные станичники. Около них крутились вездесущие ребятишки. Станичники в потертых казачьих бекешах и черных барашковых папахах казались похожими друг на друга. Выделялся только один в стеганом темном ватнике, подпоясанном кожаным ремнем. На нем были грубошерстные синие брюки, аккуратно заправленные в хорошо смазанные яловые сапоги.
Сдвинув кустистые брови, он сначала хмурился, наблюдая, как вывертываются бочки из-под жердей, и даже порывался что-то посоветовать водолазу. Потом его пристальное внимание привлекла сборка парома на понтонах и поднявшаяся на нем стрела копра.
Человек в ватнике направился к стоявшим у моста командирам. Разглядев две шпалы в петлицах Корнева, смело обратился:
— Товарищ майор, рядовой запаса Самбуров Иван Михайлович. Разрешите задать вопрос?
— Пожалуйста.
— Речной технический участок, в котором я работал водолазом, эвакуировался под Сталинград. Я остался со списанным, но еще годным водолазным снаряжением. В военкомате сказали, что пока моя специальность не требуется, а сами позавчера тоже эвакуировались. Может, возьмете меня к себе в часть?
Корневу понравился открытый и уверенный взгляд темно-серых глаз станичника, его волевое, в паутинке едва заметных мелких морщинок загорелое лицо, уверенный голос. По всему было видно, что Самбуров знает себе цену. Немного подумав, комбат решил зачислить его в списки батальона.
Самбуров попросил выделить людей и машину для доставки оставшегося у него водолазного снаряжения. Через полчаса, когда его привезли, оказалось, что шланги, костюм, скафандр и все остальные принадлежности вполне еще пригодны к работе. Только воздушная помпа требовала весьма серьезного ремонта. В мастерских батальона вскоре нашлись умельцы, которые взялись привести ее в рабочее состояние.
23 ноября Ростов был освобожден, но радостная весть об этом для Корнева была омрачена приехавшим из штаба фронта следователем. Он дотошно вникал в подробности отъезда из батальона комиссара Сорочана. Все это сопоставлял с направлениями и датами прорыва вражеских колонн. Присутствующего при этом Тарабрина спросил:
— Мог Сорочан добровольно сдаться в плен? Ведь он родился в Румынии.
Тарабрин уверенно ответил:
— Нет, Это невозможно. Да и родом он не из Румынии, а из Бессарабии. — Пододвинул к себе лист бумаги. — Свои соображения я изложу письменно.
Некоторое время спустя в папку следователя легли две страницы, исписанные крупным твердым почерком. В них были и такие строки: