— Задержались с похоронами. Да и машины у нас не стало.
Пока Дуся разговаривала с Аурикой Григорьевной, шофер понтоновоза привез к хате ящик с углем.
Когда Дуся рассказала командиру армейского медсанбата о случившемся с батальонным комиссаром Сорочаном и о трудном положении всей их семьи, он, вняв ее просьбам, поместил Аурику Григорьевну в отделение выздоравливающих и поставил обоих ее сыновей на все виды довольствия. Ребятам поручали легкую работу — скатывать в валики выстиранные и прокипяченные бинты. А еще обязанностью Петруся стало писать письма для тех раненых, которые сами этого сделать не могли.
Корнев лег спать, но дежурный по штабу доложил о том, что вернулись машины с комиссаром и зампотехом.
Комбат заспешил в помещение штаба. Там его уже ждали Фирсов и Копачовец. Зампотех, доложив, как привел машины, уехал в МТС, где была расположена основная техника. Корнев остался вдвоем с Фирсовым.
— Есть новости! — начал рассказывать комиссар. — Во-первых, мы с тобой скоро расстанемся: обещали забрать меня к танкистам. Встреча получилась без радости, и прощание будет без печали. Во-вторых, есть печальная весть. Впрочем, о ней лучше расскажет Дуся. Она в коридоре. Я сейчас позову ее.
У Корнева что-то сжалось в груди. Он несмело поднял глаза на вошедшую Дусю:
— Рассказывай!
Дуся рассказала о встрече с Григасом, о болезни Аурики Григорьевны и о гибели Сорочана. Достала из планшетки фотографию, которую дала ей Аурика Григорьевна. На ней был запечатлен Сорочан, лежащий в гробу.
— Одну такую фотографию я отдала инструктору политуправления армии. Он собирался написать донесение в штаб фронта о том, как погиб батальонный комиссар Сорочан.
Глаза Корнева, глядевшего на фотографию близкого человека, повлажнели. Он горестно вздохнул, тряхнул головой.
— Вот какая судьба Марку выпала. Надо Тарабрину показать: пусть сообщит сверхбдительному посланцу штаба фронта, как на самом деле все случилось. Жизнь Марку не вернешь, хотя бы доброе имя вернуть ему.
…В один из зимних дней по вызову политуправления комиссар Фирсов выехал в штаб фронта на эмке, закрашенной в белый цвет. Вместе с ним поехал и помпохоз капитан Ломинога, у которого были свои неотложные снабженческие вопросы к высокому начальству. Он, как и комиссар, надел полушубок, а шинель захватил с собой, чтобы пред очи начальства предстать в более строевом виде.
Через три дня эмка вернулась. Из нее вышли продрогший до костей Ломинога в шинели и завернувшийся в его полушубок незнакомый пожилой и сухонький командир. Корнев стоял на крыльце штабного помещения. Ломинога, одернув шинель, доложил о прибытии из командировки, что все вопросы в штабе фронта решил, что батальонный комиссар Фирсов остался в резерве политсостава, а к нам назначен новый комиссар.
— Это я. Батальонный комиссар Распопов Иван Васильевич, — сказал незнакомец и протянул руку.
Комбат и комиссар, приглядываясь друг к другу, вошли в штаб.
Раздевшись и немного осмотревшись, комиссар сказал:
— Вот мое предписание. Но это бумага. Она говорит, что я комиссар, а как сумею им быть, покажет время. Признаюсь — беспокоит, что совсем не знаю вашей, простите, теперь нашей, техники.
В его голосе и всей манере говорить и держаться Корнев почуял простоту и откровенность.
— Ничего, Иван Васильевич, — ободрил он комиссара. — Технику изучите. Было бы желание работать.
— Желание есть. И большое.
— Ну вот и отлично.
Завязалась откровенная беседа, затянувшаяся до позднего часа. На другой день новый комиссар ознакомился со штатным расписанием батальона, расспросил, где какие подразделения расквартированы, и на эмке уехал к ремонтникам и шоферам, обосновавшимся в МТС. Вместе с собой пригласил и комсорга Микуловича. В МТС пробыли они двое суток, а потом перебрались в станицу к понтонерам, занятым изготовлением парка ДМП.
Не вмешиваясь в ход работ и занятий во взводах и ротах, комиссар сумел поговорить с каждым командиром, политруком, коммунистом и даже комсомольцем. Только на пятые сутки комиссар с комсоргом вернулись на хутор. Заглянули на часок в штаб, а потом все время проводили в подразделениях зенитчиков, связистов, разведчиков, в службах хозяйственного и боевого обеспечения.
Март сорок второго года был капризным. Сначала потеплело, а потом пошел снежок, завыли порывистые метели. Зато в конце месяца солнце к полудню стало пригревать. А по утрам в апреле крыши домов украшала бахрома из прозрачных сосулек.
В один из таких солнечных дней у штаба остановилась полуторка. Проворно выбравшийся из кабины приземистый капитан в шинели, перекрещенной ремнями, вошел в штаб.