— Да ладно, малыш, все люди придурки, с одного боку или с другого. Тут ничего не поделаешь. Зато я на все сто уверен: Брюс Деламитри снимает лучшие в этом хреновом мире фильмы, и если ему не дадут «Оскара», я буду страшно зол.
Тут снова раздался стук в дверь.
— Пожалуйста, — сказала горничная. — Я должна проверять мини-бар. Извините.
Мужчина встал.
— Я разберусь, малыш.
— Расскажите о нем, — попросила женщина-полицейский.
— Я любила просто так сидеть и смотреть на него, — начала девушка. — И думать о том, что он самый клевый, самый красивый парень на свете. Что он лучше всех… Если взять Элвиса, Клинта Иствуда, Джеймса Дина… и не знаю, кого еще… всех других клевых парней, и слепить из них одного, все равно не получится и вполовину такой клевый, как он.
В соседней комнате Брюс отвечал на тот же самый вопрос.
— Поймите же, это было взбесившееся чудовище, — сказал он полицейскому. — Вы меня слышите? Чудовище… сам дьявол… да, чудовище.
Глава третья
— Я стою здесь на пылающих ногах.
Было начало двенадцатого на следующее утро после церемонии вручения «Оскара». Допрос закончился два часа назад. Полицейские дали Брюсу завтрак, который он, к собственному удивлению, съел, а потом оставили его пить холодный кофе (это фирменный полицейский рецепт) и любоваться самим собой во всевозможных утренних телепрограммах. «Кофе-тайм» он не смотрел: это было бы слишком. Брюс представлял себе, как рады издерганные им вчера Оливер и Дейл его сегодняшнему падению и какие крокодиловы слезы проливают над его кровавыми останками. Этого зрелища он бы не вынес, но и оттого, что было по другим каналам, легче не становилось.
Ему снова и снова вручали «Оскар». На Эй-би-си, на Си-би-эс, на Эн-би-си. На «Фокс», и Си-эн-эн, и миллионе других кабельных каналов. Везде он улыбался как дурак, да так в дураках и остался.
— Я стою здесь на пылающих ногах. Пылающих ногах? Кошмар. Какая уродливая, тошнотворная, нелепая, бессмысленная фраза.
Но публика была в восторге.
— Я хочу поблагодарить вас. — Ну, еще бы! — Поблагодарить всех и каждого, кто присутствует в этом зале. Всех и каждого, кто трудится в киноиндустрии. Вы дали мне силы и открыли дорогу к звездным высотам. Позволили добиться того, на что я даже не смел надеяться. Стать лучшим из лучших — таким, как вы сами! Потому что вы — лучшие. Что можно к этому добавить?..
У Брюса дрогнул голос, и более миллиарда зрителей подумали, что он, быть может, сейчас заплачет. Но плакать Брюс не стал. Даже превратившись в человека толпы, он не настолько был порабощен, чтобы в положенном месте разрыдаться ей в угоду.
— Кто я? Всего лишь ваш покорный слуга, — солгал он. — Но в то же время я полон гордости, любви и стремления стать лучше во всех отношениях — в творчестве, в личной жизни, в глазах Господа. Я лучше всех… — На какую-то секунду всем присутствующим показалось, что в речь оскароносца втиснулся неслыханный момент истины. «Неужели он только что сказал: „Я лучше всех“?» — почти сорвалось с губ шикарной голливудской публики. Но оказалось, что Брюс остановился на мгновение, чтобы справиться с нахлынувшими чувствами. — Я лучше всех поблагодарю и долгих речей говорить не буду. Скажу лишь самое главное. Спасибо тебе, Америка. Спасибо за то, что позволяешь мне быть частью твоей великой киноиндустрии. Потому что это воистину великая индустрия, великая американская индустрия, в которой работает множество замечательных людей, чьи выдающиеся, поразительные, грандиозные, невероятные, Богом данные таланты помогли мне сделать то, что я уже сделал. Вы — ветер, дающий опору моим крыльям, и свой полет я посвящаю вам. Да благословит вас Бог. Да благословит Бог Америку. Да благословит Он заодно и весь мир. Спасибо.
Брюс смотрел на себя в телевизоре, и от этого зрелища ему делалось плохо. Его буквально тошнило от ужаса. Волна тошноты поднималась так мощно, словно где-то внутри у него сработала подушка безопасности, вытеснявшая содержимое желудка к глотке. Он с большим трудом сглотнул, и горло засаднило от изжоги.
Как плохо может быть человеку? Бесконечно плохо. Брюс уже так давно не спал, а полицейский завтрак плохо уживался с супчиком из канапе и алкоголем, поглощенными пятнадцать часов назад, но будто бы в предыдущей жизни.
Как Брюса угораздило произнести такую чудовищную речь? Неудивительно, что к его горлу поднималась эта тошнотворная желчь. Вот он — вкус позора. Ведь этим человеком на экране с золотой статуэткой в руках был Брюс в момент наивысшего взлета, и именно таким его и запомнят.