Вторая мина упала позади, подтолкнув его в спину взрывной волной. Серж приостановился у воронки, но понял, что если спрыгнет в нее, то сил вытащить боеприпасы у него уже не хватит. Поэтому он только подкинул повыше вещмешок, чтобы лямки не так врезались в плечи, и побежал дальше. Впрочем, бегом это было назвать сложно — тяжесть подгибала колени, пот заливал глаза, приклад винтовки нещадно колотил по ногам. Двигаться было тяжело, как в толще воды.
Мины продолжали падать по сторонам, но до конторы оставалось недалеко. Уже были слышны крики из окон: «Эй, парень! Эй! С ума сошел, что ли? Эй!». Серж сжал зубы и пошел из последних сил — бежать он уже не мог. Сердце рвалось из горла, вещмешок пригибал к земле, ремень винтовки резал шею. Каска, казалось, весила не меньше полутоны. «Эй, парень!» — продолжали ему кричать. Он никак не мог понять, что они хотят, пока не услышал какой–то особый, с шорохом, треском и присвистом, вой.
Мина ахнула прямо под ним, и Серж полетел в пустоту, судорожно вцепившись в набитую патронами каску.
***
Сержа крутило и выворачивало наизнанку, переворачивало вверх ногами, и все никак не убивало. «Жив, жив, жив, — билась в голове единственная мысль, — неужели жив?». Пустота втягивала его в себя, как черная дыра, и единственным, что как–то связывало его с реальностью, была зажатая в руках каска. Он стремительно летел навстречу ослепительному свету, или свет летел навстречу ему — было совершенно не понять. И вдруг — свет и звук нахлынули разом, оглушили и ослепили, и швырнули на дощатый крашеный пол диорамы. Тяжесть, наконец, вырвалась из рук и рассыпалась по полу грудой белых невесомых хлопьев.
— Ну ты, парень, совсем без головы, — воскликнул старший монтажник, — разве ж так можно — в ненастроенный аппарат?
— Да он замерз, как цуцик, — заметил второй.
Сержа колотила крупная дрожь, и не только от холода. Голод превратился в почти звериное чувство.
— Тащи плед и термос, — приказал старший, и второй умчался в сторону киноаппаратной.
Плюща сапогами рассыпанный попкорн, монтажник усадил Сержа обратно в кресло.
— К‑как вы меня оттуда вытащили? — спросил Серж, недоуменно ощупывая непросохшие джинсы.
— Откуда? — не понял монтажник.
— Н-ну… оттуда… Из сорок второго…
Спаситель похлопал его по плечу:
— Эх ты, паря! Начитался фантастики. Это ж тебе не машина времени. Это гипнорама. Понимаешь? Гипноз. Модулированное излучение на альфа–частоте, усиливает воображение и восприятие, и больше ничего.
Второй монтажник, вернувшись, набросил на Сержа колючий потертый плед и плеснул из термоса в чашку горячий кофе.
— Н-ничего?.. Ничего н-не было?.. — переспросил Серж, стуча зубами о пластмассовый край чашки.
— Ну… — монтажник помоложе неопределенно развел руками, — как «не было»… Ведь было же когда–то…
— А бабка? Моя бабка? Я ее видел. Только маленькую совсем…
— Э-э, брат. Нечего бездумно в не отрегулированный аттракцион лезть. При такой силе излучения не то, что бабку — Рюрика увидеть можно. Генетическая память пробуждаться начинает.
— Генетическая?
— Именно, паря. Кровь — она все помнит.
Техник рассказывал еще что–то, постепенно расходясь и размахивая руками, но Серж уже не слышал его. Зажав горячую чашку в ладонях, он отрешенно смотрел и смотрел на освещенную надпись у края диорамы — «Никто не забыт, ничто не забыто» — словно только сейчас постиг ее истинный смысл.
***
Снег утих, и на улице царило вполне обычное вечернее оживление. Машины резали сумрак желтыми фарами, на перекрестках перемигивались светофоры. Народ нырял в магазины и выплывал обратно с обновами или набитыми продуктовыми пакетами. Мамаши влекли коляски по слякотному тротуару, младенцы в них бессмысленно глазели на чернеющее небо и уличные фонари. Жизнь, стремительная и яркая, проносилась мимо, с гудками, смехом и трамвайным звоном. Сержа задевали кто сумкой, кто плечом, но он почти никак на это не реагировал. Из оцепенения его вывел только телефонный звонок.
— Ты где? — осведомились на другом конце. — Тусняк в разгаре, а тебя никто выцепить не может. Че, трубу опять разрядил?
— Ты не знаешь, где тянучки купить? — негромко спросил Серж. — Такие конфеты, длинные, в бумажке?..
На том конце гоготнули:
— Ты че, обкурился, что ль? Во дает! Але! Слышь…
Серж нажал кнопку отбоя и закрыл глаза. Город гудел, гремел, дышал. Город жил. Как огромный организм — ломанный, калеченный, но выживший. Серж слышал, как бился его неровный пульс, и чувствовал себя в нем. И если этот город в его крови, и если есть в нем где–то эти треклятые тянучки — он их отыщет. В лепешку расшибется, но отыщет.