Как он сказал! Спокойно, уверенно, с видом настоящего эксперта. Брюс ощутил прилив энергии: она поднималась волной под джинсами от Келвина Кляйна. Приятное чувство, которое он получил чуть раньше, уничтожив Оливера и Дейл на «Кофе-тайм», не шло ни в какое сравнение с пьянящим восторгом, который Брюс испытывал при виде двух сотен свежих юных лиц студентов, ловящих каждое его слово. Они смотрели на него, не смея поверить собственному счастью: их герой, их самый большой герой, с которым никто и никогда не сможет сравниться, стоял перед ними!
Брюс обожал выступать перед студентами. Вернее, студентками. Маленькими рокершами в «мартинсах» на тонких девичьих ногах. Отличницами в очочках как у Джона Леннона. Мрачноватыми поклонницами «готики» с их бледной кожей, черными одеждами и фиолетовым лаком для ногтей. Юными женщинами-вамп с пирсингом в пупке и кто знает, где еще. Брюс ничего ужасного не планировал. Женщины всегда любили с ним работать именно потому, что он не проявлял хищнических повадок. Дело тут было в другом: Брюс получил свой долгожданный приз.
В юности он не пользовался популярностью у девушек, и чтобы хоть чего-нибудь от них добиться, ему приходилось прилагать большие усилия. И не то чтобы он не нравился девушкам. Они всегда смеялись над его шутками. Брюс идеально имитировал звуковые эффекты из «Резни бензопилой в Техасе» и хранил у себя дома пластиковый пистолет, который он стащил на съемках «Звездных войн», работая статистом. Его энтузиазм по поводу всего, что касалось кино, был очень заразителен. Однако для того, чтобы забираться к девушкам в постель, энтузиазма и чувства юмора недостаточно. Как, впрочем, и для того, чтобы завоевать уважение парней, которые поголовно увлекались Куросавой, в то время как Брюс предпочитал фильмы про Джеймса Бонда.
– Конечно, «Великолепная семерка» лучше «Седьмого самурая», – говорил Брюс. – Хотя бы потому, что субтитры читать не надо.
Брюс пользовался популярностью в университете, и все же так, как сегодня, на него никто еще не смотрел.
Он снова был дома, на факультете киноискусства в Университете Южной Калифорнии, где он провел три счастливых, но сексуально неурожайных года. Это было единственное место в мире, где ему действительно хотелось себя показать. И потому он согласился в день оскаровской церемонии проехать через весь Лос-Анджелес после утреннего выступления в программе «Кофе-тайм», чтобы встретиться со студентами своей альма-матер. Чтобы в течение трех упоительных часов смотреть и обсуждать отрывки из фильмов Брюса. Ну и чтобы выпендриться. А зачем еще кому-то возвращаться в свой университет? Когда председатели студенческих комитетов приглашают знаменитых выпускников на встречу с теперешними студентами, им кажется, что они просят об огромной услуге. Сами они уверены, что университет – дерьмо, и с нетерпением ждут выпуска. Однако для выпускника дело обстоит совсем иначе. Для них такое приглашение означает признание, окончательную победу над комплексами ранней молодости, и дает им редкую возможность, хотя бы мысленно, вернуться в годы юности и пережить те восхитительные студенческие романы, которые в реальности с ними так и не случились.
Брюс сидел, будто король, на своем подиуме, раздуваясь от гордости и предвкушая предстоящую беседу, из которой этим юным особам станет совершенно очевидно, что он невероятно умен и талантлив.
Напротив Брюса сидел профессор Чэмберс, какой-то несчастный скучный старикан, которого студенты попросили провести встречу. Учитель во главе собрания! Для Брюса это было неслыханно: в годы его учебы на месте старика был бы какой-нибудь студенческий заводила, но времена, по-видимому, изменились. Похмелье, продолжавшееся пару десятков лет после шальных шестидесятых, наконец-то окончательно испарилось. Подули более прохладные ветра, и студенты стали тише и консервативнее. Этим и объяснялось их решение позвать профессора на встречу с Брюсом: так им было спокойнее.
– А теперь, – начал Брюс, – я с удовольствием выслушаю ваши вопросы и соображения по поводу последнего фрагмента. Что скажет наше будущее?
Ответом Брюсу была тишина. Страх показаться глупым или по-дурацки восторженным мог бы остановить кого угодно, особенно того, кто только что был назван «будущим».
– С вашего позволения, я хотел бы задать вопрос, – сказал профессор Чэмберс.
Брюс выругался про себя. Неужели этот старый экскремент будет настолько бестактен, что попытается погреться в лучах его славы? Пожертвовав тремя часами оскаровского дня, Брюс не намеревался обсуждать тонкости постмодернистского кино-нуар с каким-то замшелым профессором. Брюс пришел сюда покрасоваться перед юными нимфами.
– Валяйте, профессор, – отозвался он и улыбнулся студентам, как бы говоря: «Так уж и быть, сделаем приятное старому козлу».
– Не кажется ли вам, что равноценного эффекта в данной сцене можно было бы добиться и без обследования интимных органов героини?
Брюса вопрос профессора застал врасплох. Он что – критикует его? Этого просто не может быть. В конце концов, Брюс номинирован на «Оскар».
– Что-что? – переспросил он.
– Кхм, – профессор Чэмберс прокашлялся. Ему было неуютно от ощущения, что взгляды всех присутствующих устремились на него. – Я просто спросил, не кажется ли вам, что равноценного эффекта в данной сцене можно было бы достичь и без обследования интимных органов героини?
Возникла напряженная пауза: Брюс размышлял, не раздавить ли ему это мелкое бородатое насекомое каблуком своего стильного остроносого ботинка. Нет, решил он, такой вариант не годится. Ни на кого не стоит тратить больше усилий, чем он заслуживает, а этот тип усилий не заслуживал вообще. Брюс ограничился тем, что смерил Чэмберса недоуменным взглядом.
– Интимные органы здесь не показаны, – сказал он. – Вы что, профессор, не смотрели фрагмент?
– Я понимаю, что интимные органы не показаны, – возразил профессор Чэмберс немного нервно. – И тем не менее они играют в происходящем несоразмерно большую роль.
Старикан действительно его критиковал. Как будто Брюс – какая-то тема для журнальной статьи. Брюсу показалось, что беседа затянулась. Ему хотелось пообщаться с модной молодежью, а не со старым дураком.
– Я не снимаю фильмов, эксплуатирующих низменные чувства, – сказал он, своим видом показывая, что тема закрыта, и снова повернулся к залу, чтобы порадовать взгляд морем юных лиц, светящихся обожанием и ловящих каждое его слово.
Профессор Чэмберс вздохнул. Из-за морщинистого лица и седой бороды он выглядел старше своих лет. А сейчас чувствовал себя учителем, втянутым в пререкания с талантливым, но строптивым школьником – гением физики, увлеченно изготавливающим бомбочки-вонючки, или одаренным юным писателем, который во все свои сочинения непременно вставляет нецензурщину. Профессор Чэмберс не считал себя унылым и старомодным: однажды он даже написал для «Бостон литерари ревью» благожелательную статью о творчестве Джима Моррисона. Но ведь всему же существует предел, думал профессор Чэмберс. Эротика – одно дело, а порнография – совсем другое. По его глубокому убеждению, исследовать интимные части тела можно на приеме у врача или во время любовного акта. Но никак не в поисках кокаина.
– И тем не менее, – сказал он, обращаясь к спине Брюса, – персонаж по имени мистер Кокс разглядывает интимные органы девушки. Разве не так?
– Это ирония, – ответил Брюс, даже не взглянув на оппонента.
– Ирония?
– Конечно.
– Я вас не понимаю.
Брюс собрал последние запасы терпения.
– Персонаж по имени мистер Кокс, – сказал он так, как будто разговаривал с человеком, пожертвовавшим для трансплантации свой мозг, – разглядывая интимные органы персонажа по имени Тони, тем самым занимает позицию иронического сопоставления со зрителем. Это вы поняли, профессор?