– Боюсь, что нет. Я совершенно не уловил в этой сцене иронического сопоставления. Наверное, туго соображаю?
В поиске сочувствия Брюс бросил в аудиторию взгляд, полный праведного гнева, но ожидаемой реакции не встретил. Студенты несколько растерялись: большинству из них «позиция иронического сопоставления» представлялась чем-то из постельного репертуара. Кто-то нервно захихикал.
– При всем моем уважении, – тихо добавил профессор, – мне эта сцена показалась довольно грубой.
Ситуация становилась неловкой. Брюс, как и большинство людей, терпеть не мог неловкости. Он создал себе образ расслабленного клевого парня, взрослого тинейджера в модных темных очках, которому абсолютно на все наплевать, озорного гения в расцвете сил, нарушающего все правила и запреты. Это он должен давать жару всяким там консерваторам вроде университетских профессоров, а не они ему. И надо же! В величайший из дней, в день вручения «Оскара», когда Брюсу следовало бы наслаждаться сладостным экстазом славы и купаться в подогреваемых гормонами волнах студенческого поклонения, этот старый зануда делает все возможное, чтобы изгадить его праздник.
Брюс старался сохранять спокойствие. Ему пришлось напомнить себе, насколько он выше этого старого козла. Только сегодня утром «Нью-Йорк таймс» дала о нем восторженную статью, полную фраз вроде «культовая фигура», «Zeitgeist»[1] и «ярчайшие образы нашего времени». Культовые фигуры не позволяют каким-то бородатым гномам вывести их из себя.
– Помните ли вы, что следующий план дается с точки зрения дыры Тони?
Из аудитории послышались смешки, как Брюс и рассчитывал. Грубые словечки, которые он произносил с университетских кафедр, были призваны подчеркнуть, насколько глубоко ему на все и на всех плевать.
– С точки зрения? – переспросил профессор.
– Ну да! Я думал, раз уж вы преподаете основы режиссуры, вам должно быть известно понятие точки зрения.
– Я знаю, что означает «точка зрения». Но мне не…
– Зритель видит физиономию мистера Кокса с точки зрения интимных органов Тони.
– С точки зрения интимных органов?
– Вот именно, с точки зрения интимных органов.
Профессор никогда не слышал ничего подобного. Он задумался о том, могут ли интимные органы иметь точку зрения, и если да, то в чем она заключается.
– Прошу прощения, но все же я не…
– Мистер Кокс разглядывает интимные органы, – прервал профессора Брюс, – а интимные органы, в некотором роде, разглядывают мистера Кокса.
– И в этом заключается ирония?
– Ирония, профессор, заключается в том, что мы из данной сцены извлекаем. Я хотел показать, что для мистера Кокса все это обычная работа. Я ставлю мистера Кокса в необычные обстоятельства, дабы подчеркнуть, что его лицо в этот момент не выражает ничего, кроме деловитости. Ему почти скучно. Просто такая у него работа, обычная американская работа.
Последнее заявление Брюса рассердило профессора Чэмберса уже не на шутку. Даже в голосе сквозило скрытое раздражение. Чтобы расслышать его, нужно было обладать хорошим слухом, но студенты, прекрасно знавшие повадки профессора, заерзали на своих местах.
– То есть, по-вашему, многие в Америке зарабатывают себе на жизнь, стреляя женщинам в живот и шаря у них под юбкой в поисках наркотиков?
– В Америке убийство – это род занятий, друг мой. Такой же вариант карьеры, как преподавание или медицина.
– Ну, наверное, не такой уж обычный вариант…
– Ага! Вашими бы устами…
– Статистические данные, уверен, подтвердили бы мою правоту. – Профессор Чэмберс решил, что нужно двигаться дальше. – Знаете, мистер Деламитри, следующая реплика мистера Кокса – один из самых моих нелюбимых моментов в вашем фильме?
– Вы просто сердце мне разбили. – Брюс устало улыбнулся студентам, которые наградили его ответным смехом.
– Хм-м… да… ну, то есть я понимаю, что о вкусах не спорят, и мой вкус вам откровенно безразличен. Тем не менее, по-моему, слова мистера Кокса «тут есть на что поглядеть» выходят за рамки вкуса вообще.
Брюс застонал сквозь зубы: теперь он был по-настоящему зол. Его уже не волновало, что о нем подумают юные создания. Надо было срочно разбираться с этим типом, который взялся анализировать блестящие, умные, смелые кадры из фильма Брюса с позиции допотопных представлений о пристойности.
– «Тут есть на что поглядеть» – очень важная фраза, ключевая, центральная фраза всего фильма! Она необходима для того, чтобы моя режиссерская идея дошла наконец до самых тупоголовых зрителей.
Атмосфера неловкости сгущалась. Подобные рискованные споры в наши дни нечасто случаются в университетских аудиториях – там все отлично понимают, какими последствиями чреваты высказывания, потенциально оскорбительные для той или иной социальной группы. Ощутив нервозность присутствующих, Брюс попытался умерить свой гнев.
– Я, мистер Чэмберс, отдаю себе отчет в том, что кому-то будет неприятно смотреть этот эпизод. Я также допускаю, что кто-то может найти созданные мною образы возбуждающими. Девушку подвергли грубому насилию, связали, ранили из пистолета, раздели, а потом, когда она находится при смерти, к ней под юбку лезет незнакомый мужчина. Мне подобные образы даются нелегко.
– Отрадно слышать.
– Поэтому, осознавая лежащую на мне ответственность, я помещаю их в особый смысловой контекст. Показываю реакцию мистера Кокса с точки зрения интимных органов героини.
– Вы показываете, как он с улыбкой сообщает, что под юбкой у героини есть на что поглядеть.
– Вот-вот! – воскликнул Брюс. – Но заметьте, как он это сообщает! Не ахает: «Вот это да! Я тут копаюсь в интимных органах умирающей! Это ж полный улет! Обалдеть можно!» Он пожимает плечами и говорит: «Тут есть на что поглядеть». Ему это все не нужно. Он спокоен, безразличен… Просто такая у него работа. Как я сказал, для него это всего лишь работа, обыкновенная американская работа. И именно это я хочу донести до зрителя.
Профессор вздохнул. Его уже тошнило от кино. Наркотики, стрельба, интимные органы и бесконечные ругательства вгоняли Чэмберса в депрессивное состояние.
– Давайте посмотрим следующий эпизод, – сказал он устало и кивнул студенту, отвечавшему за проектор.
Киноаппарат зажужжал. Следующая сцена происходила в грязном придорожном баре. Полураздетая женщина танцевала под медленное кантри в исполнении музыкального автомата. У стойки бара сидели двое неприятных грубых дальнобойщиков и не сводили с нее хищных глаз.
«Ну, тут, – подумал Брюс, – у старой свиньи не будет возражений».
Глава шестая
Мускулистый мужчина и его девушка по-прежнему лежали в номере мотеля. Программа «Кофе-тайм» давно закончилась, и теперь они смотрели фильмы на видео.
Женщина на экране танцевала под музыкальный автомат в придорожном баре.
– Милый, меня уже тошнит от телевизора, – сказала девушка.
– Помолчи, малыш, – ответил мужчина. – Я очень занят. Хочу кое-что проверить.
– Что ты хочешь проверить? Ничего ты не хочешь проверить! Просто смотришь глупые фильмы, которые видел уже сто раз. Давай лучше куда-нибудь сходим.
– Я занимаюсь планированием нашего спасения, дорогая, – мужчина был слегка раздражен. – Понятно? Потому что у меня теперь есть план. Ты же хочешь спастись, драгоценная?
– Конечно, хочу. Все хотят спастись.
– В таком случае заткнись, дорогая.
Он снова уставился на экран и прибавил звук. В номер полилось тягучее медленное кантри, мелодия, записанная кем-то тридцать лет назад и прозябавшая в неизвестности до самого последнего времени, когда она вдруг выбилась в хиты. Любая вещь со временем может обрести какую-то ценность, а бессильные потуги одного поколения – стать культовым китчем для другого.