Брюс этого не сказал, но тирада, которой он разразился, была ничуть не лучше. Он обрушил на старого зануду всю силу своего негодования.
– Клише? Вы говорите, клише? – воскликнул Брюс, вскочив на ноги. – Извините, но я позволю себе заметить, что самое жалкое, самое вторичное из использованных мной клише во сто крат оригинальнее всего, что вы когда-либо сказали и сделали.
Это было ошибкой. Брюс хотел пошутить, но шутки не вышло. Желание казаться бунтарем, непокорным мальчишкой в кожаной куртке и остроносых ботинках, плюющим на все авторитеты, как-то вытеснило из памяти то, что он не непокорный мальчишка, а жутко богатый кинорежиссер, номинированный на «Оскар», тогда как профессор Чэмберс служит обществу за жалкие сорок тысяч в год. Брюс был Голиафом, а профессор – Давидом, и никак не наоборот. Студенты начали перешептываться. Пот заструился по спине у Брюса, стекая за пояс его черных джинсов. Он позволил себе разозлиться, а это было совсем не круто. И не в его правилах. Нужно срочно взять себя в руки, стиснуть зубы и умаслить старика, а отыграется он как-нибудь потом.
– Шутка, – сказал он и по-детски улыбнулся. – С профессорами не спорят!
Студенты немного успокоились. Шутливый намек на извинение, в который Брюс вложил все свое недюжинное обаяние, подействовал – но только на студентов. Профессор же не отрываясь смотрел на экран и досадливо покачивал головой. Женщина по-прежнему склонялась над распростертым на полу дальнобойщиком, в паху у него торчало горлышко бутылки, а кровавая струя висела в воздухе зловещим алым острием.
– По-вашему, я должен с пониманием отнестись к порнушке с элементами насилия просто потому, что женщина одерживает верх?
– Разумеется, – согласился Брюс. – Мне было очень важно показать женский персонаж в таком исключительно выгодном свете.
Последнюю реплику женская часть зала встретила жидкими аплодисментами. Раздалось даже несколько одобрительных возгласов.
– Молодец! – прокричала девица с колечком в носу.
– Хм-м, – профессор Чэмберс засунул ручку в рот, как будто это трубка. – Вы даже представить себе не можете, как я устал от кинорежиссеров, подающих свою безвкусную и непристойную стряпню под смехотворным соусом борьбы за равноправие полов.
Ситуация начала казаться Брюсу идиотской. В конце концов, он здесь гость! Когда же этот отвратительный старикашка от него отстанет? Брюс решил искать убежища в лицемерном феминизме – в прежние времена это называлось «прятаться за юбкой».
– Может быть, образы сильных женщин просто вас пугают?
– Молодец! – снова крикнула девица с пирсингом.
Брюсу хотелось ее расцеловать. К счастью, он этого не сделал, иначе она бы живо вчинила ему гражданский иск за попытку изнасилования. Профессор Чэмберс словно не слышал ее выкрика.
– Я не назвал бы сильной женщину, которая соблазняет ужасного и грубого урода для того, чтобы затем вонзить ему в интимные органы разбитую бутылку. Я назвал бы ее психопаткой.
– Погодите-ка, приятель! Женщина имеет право одеваться и танцевать так, как ей угодно.
– Так, как вам угодно. Действие фильма – это плод вашей фантазии. Сценарий написан вами, а исполняющая роль актриса одета так, как вы ей приказали, и делает то, что вы ей приказали.
Девица с пирсингом промолчала. Как, впрочем, и другие студенты. Дискуссия вышла за пределы их понимания. Им нравились простые вещи, а спор между профессором и Брюсом, как им все больше начинало казаться, был совсем не прост.
– Да, это я написал сценарий, – согласился Брюс. – Но что дало пищу моей фантазии? Реальность. – Его больше не беспокоил имидж. Профессор высказал свою точку зрения, и теперь была очередь Брюса высказать и отстоять свою. – Секс и насилие, правда, связаны между собой, и вы найдете множество тому примеров по всей Америке. Моей вины тут нет: не я это затеял, и сам я никого не убивал. Мое творчество – всего лишь зеркало, в котором отражается реальность.
– Кривое зеркало – так, видимо, будет правильнее?
– Прошу прощения?
– Почему ваши маньяки-убийцы всегда так привлекательны, мистер Деламитри? Почему они нравятся зрителю? Смею предположить, что если бы в последнем эпизоде фигурировала бесцветная толстуха, ее бы, наверное, изнасиловали. Только вы не стали бы снимать подобный эпизод с участием толстухи, потому что его смысл в том, чтобы показать красивую женщину, провоцирующую полуголым телом…
Брюс не дал ему договорить. Профессор сам себе расставил ловушку, приведя такой избитый ханжеский довод. У Брюса был готов уничтожающий, презрительный ответ.
– А вы когда-нибудь видели греческую статую некрасивой телки? Или батальное полотно, которое не представляет воинов храбрыми и благородными парнями, а кровопролитие – волнующим и притягательным? Образы и сюжеты создают художники. В этом – наша функция. И в основе сюжета может быть что угодно, но только не жизнь скучных и некрасивых людей, не склонных к любовным и прочим приключениям. Я вам не репортер. Я не обязан докладывать о том, что в самом деле случилось. Я художник и служу своей музе, своему таланту. Беру от жизни, что хочу, и создаю картины, которые мне нравятся.
– Вот как? А мне казалось, что вы сравнили себя с зеркалом…
– Я… Я… – Брюс знал, когда выбросить белый флаг. – Вообще-то я у вас тут слишком задержался, и мне нужно бежать.
В номере мотеля мускулистый мужчина вернулся из туалета, достал из мини-бара бутылку пива и снова завалился на кровать рядом со своей подружкой.
– Отличное кино, ничего не скажешь, – проговорил он. – Может быть, еще раз посмотреть?
– Солнце, пойдем куда-нибудь. Займемся хоть чем-нибудь.
– В тюрьму хочешь, сладкая моя?
– Конечно нет.
– Хочешь, чтобы тебя на стуле поджарили? Чтобы у тебя, живой, глаза расплавились?
– Перестань! – По ее бледным щекам вдруг покатились слезы.
– Ну, так сходи еще за гамбургером и не мешай мне смотреть кино. Потому что я сейчас работаю над планом нашего спасения.
Глава восьмая
Стемнело.
Свет прожекторов, шарящих по небу над кинотеатром, был виден издалека. Толпа становилась все гуще, и лимузин, в котором ехал Брюс, сбавил ход. Смешные штуки – эти лимузины, подумал Брюс: поездка в них обходится всего лишь в два или три раза дороже, чем в обычном такси, но при этом они считаются символами фантастического богатства и славы. У Брюса мелькнула мысль, что в этом наблюдении крылась какая-то важная истина, но какая именно, он не мог сообразить.
Лимузин прополз еще немного вперед и уткнулся в бампер автомобиля, номерным знаком которого служила надпись розового цвета «ЗВЕЗДА». Брюс улыбнулся: он понимал, что настоящие звезды не нуждаются в подобных подтверждениях своего статуса.
Пробка из лимузинов – такое бывает только в Голливуде. Улица была запружена шикарными длинными автомобилями. Брюсу на ум пришла еще одна парадоксальная мысль: совершенно не важно, какой длины у тебя машина – в плотном потоке все одинаковы и занимают ровно столько места, сколько остается между ползущей впереди и пыхтящей сзади. Неплохо сказано, похвалил себя Брюс. Можно будет выдать эту сентенцию журналистам: пусть уяснят, что он не зазнается, несмотря на всю свою популярность.
Машина совсем остановилась.
Он откинулся назад в ласковых объятиях мягкой кожаной куртки. Непроницаемые темные очки отгораживали его от окружающего мира. В руке он держал коктейль, а карман уже практически оттягивала увесистая золотая статуэтка.
Голова была занята планированием необычайно отвратительного и совершенно бессмысленного убийства, и план уже почти созрел. Жалкая корейская лавчонка где-то в Калифорнии. В лавчонку входят двое белых подростков. Типичное белое отребье. Нет, лучше пусть это будут подростки из буржуазной среды, прикидывающиеся отребьем. Разговаривают они на жуткой фене… или как там называется диалект, который в ходу у нынешних безмозглых деток? («Вы о поколении Икс? Да-да, исключительно безмозглое поколение», – любил пошутить Брюс на вечеринке.) Подростки подходят к прилавку и просят бутылку «Джек Дэниелс» и пепси. Но пожилая кореянка знает законы и не хочет расставаться с лицензией на торговлю спиртными напитками. Поэтому она просит юных клиентов предъявить удостоверение личности.