Громкий хруст от титанического веса каждой из ног, которые медленно переставлялись по снегу. Ноздри шумно вбирали воздух глухими горстями. Я старалась не дышать, но сердце в груди мелко задрожало и своим трепыханием заложило уши. Удар, ещё один. И вот я ощущаю, как в нескольких метрах от меня завибрировала земля. Несмотря на холод, моё тело источало небывалое тепло, вызванное адреналином. Последнее, что пронеслось в моей голове - зря я подумала о везении, пути Сатре неисповедимы, а он любит играть со своими детьми, а дальше началась фаза под скромным названием “попытки выжить любой ценой”.
ЛЕМ
***
Восхождение на вершину Айтоми в среднем занимало около четырех месяцев, то есть столько же, сколько пересечение пустошей Бесконечного Мочания и Ледяных лесов. Каждый отрезок пути хранил свои собственные опасности и неожиданности, начиная от безобидной ночи под открытым небом в пустошах, когда просто было негде укрыться, и заканчивая вполне себе серьезным падением в болото (ор пними сообщила об этом в очередной своей короткой записке) или встречей с ледяным великаном.
Меня радовало, что большинство неприятных неожиданностей все-таки пришлись на мои дни и я смог оградить Сейю от сильных потрясений. Но невозможность быть рядом и высказать ей слова поддержки сводила с ума на протяжении всех этих долгих месяцев. Срок, отведенный нам для посещения могилы родителей, давно миновал и истек, и я даже не представлял, что скажет на это Кэйафас, когда мы вернемся. Если мы вернемся. Меня начали посещать тяжелые и темные мысли о том, что слияние может все же не случиться и Боги окажутся бессильны. Есть ли тогда смысл возвращаться? Ведь не пройдя “ор эйн соф”, мы станем всеобщим посмешищем и не лучше ли тогда укрыться где-нибудь в глуши, вдали от пересудов? Да даже в Ледяных лесах, я сумею построить дом и обеспечить нас пропитанием и защитой. Но пока эти мысли были не более, чем проявлением страха и в какой-то степени слабости, поэтому ни одна из них не увидела свет и не потревожила Сейю.
Не знаю, что терзало или мучило ор пними, но заветный мешочек, ни слова о котором так и не было написано, казалось с каждым шагом становился все тяжелее и тяжелее, тем самым увеличивая пропасть недоверия и непонимания между мной и Сейей. Иногда мне хотелось случайно обронить его в какой-нибудь глубокий сугроб, просто неудачно вытащив теплую мантию или оружие, но что-то останавливало от такого поступка: то ли глупая уверенность в том, что ор пними обязательно о нем расскажет, то ли просто нежелание признавать самого наличия вещи, способной разобщить и так разделенные части одного целого. Поэтому я стойко продолжал игнорировать желание потерять бархатный мешочек.
Вдруг левая нога потеряла опору и я повис на одних руках, так как правая сандалия тут же соскользнул с неудобного выступа. Не стоило, наверное, предаваться размышлениям о посторонних вещах веся в нескольких тысячах метров над землей. Медленно выдохнув и, задушив в зародыше поднявшую голову панику, вдохнул и, подтянувшись на руках, после нескольких минут томительных поисков нашел опору для ног. Очистив голову от мыслей, продолжил карабкаться вверх на протяжении еще нескольких часов и, лишь когда день перевалил за половину, наконец выбрался на новый участок пешей тропы. Дело в том, что подъем на вершину горы не был однородным и где-то можно было идти совершенно спокойно по широкой дороге, а где-то приходилось взбираться по отвесному склону, цепляясь на уступы и уповая на волю Богов.
Высота Айтоми составляла около семи тысяч метров над уровнем моря. Однако подъем занимал аж четыре месяца, а все потому, что, во-первых, часто приходилось карабкаться вверх, а это выматывало почище простой пешей прогулки, а, во-вторых, нужно было останавливаться на определенных участках пути, чтобы организм смог привыкнуть к новому уровню кислорода, ведь, приближаясь к вершине, воздух становился все разряженней, а значит дышать было тяжелее. Иногда приходилось под ночь возвращаться на более ровный и уже пройденный участок только потому, что выше кружилась голова, сообщая тем самым, что организм еще не привык к такому неплотному воздуху, и невозможно было идти дальше или же начинался отвесный участок, а взбираться в темноте - это чистой воды самоубийство. Кроме этого, подъему сильно мешал ветер, который с каждым метром вверх увеличивал свою скорость. Я проводил измерения, когда было время и неровным почерком записывал их на последней странице фолианта. Где-то в глубине души верил, что однажды мы повторим этот путь, но уже для того, чтобы попросить Богов о чуде - рождении ребенка. Поэтому короткие записи, которые теперь покрывали половину последней страницы, были своего рода подспорьем для будущего повторного восхождения.