— Нет, сэр? Значит, трепло-то я?
— Что вы, сэр! Никак нет, сэр!
— А раз нет, значит, вы позорное трепло, верно?
— Никак нет, сэр.
— Вам что — хочется меня завести?
— Никак нет, сэр.
— Так трепло вы или нет?
— Никак нет, сэр.
— Значит, хочется. Ну так я перепрыгну сейчас через этот здоровенный вонючий стол и повыдергаю вам, трусу вонючему, руки и ноги, откуда они, зараза, растут!
— Повыдергайте, сэр! Обязательно повыдергайте! — подхватил майор Меткаф.
— Да и вы тоже трепло вонючее! — рявкнул на Меткафа полковник. — Говорил я вам, трусу дерьмовому, чтоб вы помалкивали, болван позорный?
— Так точно, сэр. Виноват, сэр.
— Вот и помалкивайте.
— Да я же именно и учусь помалкивать, сэр. Без ученья любое дело не дело, а мученье.
— Это кто так говорит?
— Все так говорят, сэр. Даже лейтенант Шайскопф.
— Вы так говорите, Шайскопф?
— Так точно, сэр, говорю. Да и все говорят.
— Ладно, Меткаф, надеюсь, вы научитесь помалкивать, если будете как следует учиться. Так на чем мы остановились? Прочитайте-ка мне последнюю фразу.
— «Прочитайте-ка мне последнюю фразу», — тотчас прочитал капрал, который умел стенографировать.
— Да, не мою последнюю фразу, болван! — заорал полковник.
— «Прочитайте-ка мне последнюю фразу», — тотчас прочитал капрал.
— Это моя последняя фраза! — взвыл полковник с побагровевшим от злости лицом.
— Никак нет, сэр, — поправил его капрал. — Это моя последняя фраза. Я вам только что ее сказал. Припоминаете, сэр? Пятнадцать секунд назад.
— Ох ты ж распрогоссссподи Иисусе Христе! Да прочитайте мне его последнюю фразу, болван! И назовите, кстати, свою вонючую фамилию, будь она неладна.
— Попинджей, сэр.
— Следующий вы, Попинджей. Этот разбор закончим и начнем ваш. Ясно?
— Так точно, сэр! А в чем меня будут обвинять?
— А какая, к дьяволу, разница, Попинджей? Вы слышали про ученье? Вот мы вас и научим — разберемся с Клевинджером и научим. Курсант Клевинджер, на каком… Вы ведь курсант Клевинджер, а не Попинджей?
— Так точно, сэр.
— Прекрасно. Так на каком…
— Попинджей — это я, сэр.
— Понятно, Попинджей. И вы, значит, сын миллионера, так? Или сенатора?
— Никак нет, сэр.
— Ну, тогда вы крепко вляпались, Попинджей. А может, ваш отец генерал или важный чин в Белом доме?
— Никак нет, сэр.
— Превосходно, Попинджей. Так чем занимается ваш отец?
— Он умер, сэр.
— Замечательно, Попинджей. Считайте, что вы вляпались по самую макушку, вам и с лопатой теперь не выбраться, ясно? А почему вы, кстати, Попинджей? Что это еще за фамилия такая — Попинджей? Вот уж не одобряю.
— Это у него такая фамилия, сэр, — объяснил полковнику лейтенант Шайскопф.
— Ладно, Попинджей, я еще повыдергаю вам, трус вонючий, руки и ноги, откуда они, зараза, растут, дайте только срок. Ну, Клевинджер, отвечайте ясно и коротко: что вы говорили или не говорили в сортире Йоссариану, и на каком основании?
— Слушаюсь, сэр. Я сказал, что вы не сможете меня обвинить…
— Ну что ж, начнем отсюда. Итак, на каком основании вы утверждали, что мы не сможем вас обвинить?
— Я не утверждал, что вы не сможете меня обвинить, сэр.
— Когда?
— Что «когда», сэр?
— Вы снова решили меня допрашивать?
— Никак нет, сэр. Виноват, сэр.
— Тогда отвечайте на вопрос. Когда вы не утверждали, что мы не сможем вас обвинить?
— Вчера поздно вечером в сортире, сэр.
— Это был единственный раз, когда вы так не утверждали?
— Никак нет, сэр. Я никогда этого не утверждал. А в сортире я просто сказал Йоссариану…
— Никто вас пока не спрашивает, что вы сказали Йоссариану. Мы спрашиваем, чего вы ему не говорили. Нас пока не интересует, что вы сказали, ясно?
— Так точно, сэр.
— А теперь пойдем дальше. Так что вы сказали Йоссариану?
— Я сказал ему, сэр, что вы не сможете признать меня виновным в тех преступлениях, которые на меня возводятся, и остаться верным делу…
— Какому еще делу? Вы очень мямлите.
— Не мямлите!
— Слушаюсь.
— И не забывайте «сэр», когда мямлите.
— Да помалкивайте же, Меткаф! А вы продолжайте.
— Слушаюсь, сэр, — промямлил Клевинджер. — Делу справедливости, сэр. Что вы не сможете…
— Справедливости? — изумленно переспросил полковник. — А что такое справедливость?
— Справедливость, сэр, — это…
— Нет, Клевинджер, справедливость вовсе не это, — насмешливо сказал полковник и принялся стучать по столу в такт своим словам обрюзгшей ладонью. — Я тебе сейчас растолкую, что такое справедливость, сосунок. Справедливость — это молча коленом в пах, под покровом ночи с финкой на склад, где хранятся боеприпасы, снизу в челюсть и по башке нежданно, втихую. Удавить, чтобы победить. Справедливость сейчас — это жестокость и стойкость, которые помогают нам бить макаронников. Стрельба с бедра в любого врага. Понял, молокосос?