Что осталось от Базарова, кроме бедной могилки? Слово «нигилист», оно и раньше было, но теперь вошло в обиход.
Инсаров. «Накануне». А вот и женился! А вот и счастливы! Оба молоды, красивы, умны, свободны, полюбили друг друга — ну что ж не жениться, в конце концов. И оба — новые люди, имеют идеалы, он так вообще борец-революционер, и вместе с Еленой он едет бороться за освобождение родной Болгарии от турецкого ига.
Как вы уже догадываетесь — не доехал. Вы сейчас будете смеяться, но Инсаров тоже заболел и умер. Простудился. Причем такой был здоровый, сильный молодой человек, там к ним как-то пристала пьяная компания еще в России, период ухаживания, так он самого наглого и здорового из приставал просто поднял в воздух и кинул в воду. А тут — простудился и умер.
Все может молодой и крепкий литературный герой, кроме одного — если автор решил его убить. Тогда хана. Молодой, здоровый, счастливый — отчего умер?! Отчего надо — оттого и умер. Простудился. Порезался. А надо — упал бы с лошади, застрелили случайно на охоте или поел на ночь грибков с кашицей.
Вечные святые слова «Первая любовь» — прекрасная такая и печальная была повесть у Тургенева. Юный Владимир любит Зинаиду, Зинаида любит его отца, отец вроде и не любит, и как бы любит Зинаиду, она ему покорна, но у него долг перед семьей и обязанности, он ее бросает, но сам тоже страдает. Любовный треугольник по-русски: несчастны все трое. Шок — это по-нашему. Ей-богу, напоминает анекдот, простите за неуместное глумление: русский треугольник — барыня любит кучера, а кучер барина.
Финал: отец умер вскоре от инсульта, Зинаида умерла при родах, выйдя замуж за нелюбимого, травмированный Владимир грустит всю жизнь. Грустит — это хорошо, ладно, все грустят, но зачем надо уморить обоих?
Тургенев просто ненависть испытывал к счастливой и взаимной любви. Самого мучили и водили за сладким — так и весь мир трагичен, у всех плохо, никто не счастлив. А у самого имение немалое, и Катков ему 400 рублей за лист платил — это сумасшедшие были деньги, Достоевский вечно завидовал, что ему вчетверо меньше. (Лист — нет, это не страница, печатный лист 32 страницы, потом фальцуется (складывается) и обрезается; тогда не обрезали, были ножи для разрезания книг.) Я понимаю Виардо: от этого талантливого красавца разило мировой безнадежностью.
Если Лермонтов был Чайльд-Гарольд русский гусарский поэтический… Тургенев — это Чайльд-Гарольд диванный. Чайльд-Гарольд либеральный барин.
Давно умный человек сказал, что несчастное детство есть условие возникновения писательского дара. В принципе и Пушкин с Лермонтовым были не шибко-то счастливы в детстве, не было там родительского тепла, и Некрасов с Тургеневым не очень… но что ж это за такая странная селекция у нас происходила!..
«Тургеневские барышни» — это что? Образованные, застенчивые, целомудренные, сверхчувствительные, доверчивые и бескорыстные — а еще неумелые, непрактичные, немного не от мира сего, романов не крутят, о положении в обществе не думают: вянут-пропадают, в народе это называется.
Господа! А ведь Лиза и Акакий Акакиевич, Онегин и Печорин, Обломов и Адуев, Раскольников и Мышкин, Базаров и Инсаров — господа, они же все бесплодны, господа! Они все лишние, все неудачники, все плохо кончают, никакого следа не оставив на земле! Это же проклятие какое-то!
И нет в них душевного величия, сносящих горы страстей, и цели великой нет, и идеалов нет, а если вдруг есть что — так нелепая, негероичная, случайная и бытовая смерть — отнюдь на самом деле не случайная, а закономерная, вот в чем горе! — смерть как неизбежная подробность жизни вырывает очередного дорогого товарища из наших рядов — пока он ничего не успел совершить, понимаешь.
Но вот вершина русской классики, какая глыба, какой матерый человечище, кого поставить рядом с ним? некого! — граф Толстой Лев Николаевич, этот жизнь знал, этот в гробу видал всех, кто ниже его ростом, как говорили в детстве у нас во дворе. Игрок, бабник, гуляка, разгильдяй, недоросль, юнкер, задира, боевой офицер крымской кампании, командир артиллерийской батареи — и вдруг автор повестей столь тонких о детстве, отрочестве, юности, полных такой психологии, таких деталей, что диву давались, откуда что, и он же — автор полурепортажных, откровенно реалистических «Севастопольских рассказов», уж этот жизнь понимал.