После второго, еще более мучительного свидания на Тилтон-Ледж Чип уговорил Мелиссу уехать вместе на недельку под День благодарения, подыскать коттедж на Кейп-Коде, спрятаться от посторонних глаз и суждений; а в свою очередь Мелисса, как только они под покровом ночи выехали из кампуса через восточные ворота (ими мало кто пользовался), предложила остановиться в Мидлтауне и купить наркотики у ее школьной подруги, которая училась в Уэсли. Чип ждал перед внушительным – никакие непогоды не страшны! – зданием Экологического колледжа, барабаня по рулю «ниссана» с такой силой, что кончики пальцев заболели: главное – не вникать в то, что он творит. За спиной оставались груды непроверенных рефератов, предстояли экзамены, и Джима Левитона он ни разу не проведал. Коллеги, побывавшие у декана, рассказывали, что Джим потерял речь, бессильно выдвигает челюсть, шевелит губами, пытаясь выдавить хоть слово, и злится на всех. Эти известия окончательно отбили у Чипа охоту посещать Джима. Он теперь предпочитал избегать сильных эмоций. Сидел, барабанил по рулю и вконец отшиб пальцы, когда Мелисса вышла из подъезда Экологического колледжа. С ней в машину ворвался запах древесного дыма и замерзших цветочных клумб, аромат запоздалого осеннего романа. Она вложила в руку Чипу золотистый пакетик со старым логотипом «Мидленд-Пасифик», только без надписи.
Midland
Pacific
Lines
– Держи, – сказала она, захлопывая дверцу машины.
– Что это? Экстази?
– Нет. Мексикан-А.
Неужели Чип отстал от современной культуры?! Не так давно он мог без запинки перечислить все наркотики.
– Что от него будет?
– Все и ничего, – ответила Мелисса, проглатывая одну таблетку. – Сам увидишь.
– Сколько я тебе должен?
– Нисколько.
Поначалу он и впрямь не ощутил никакого эффекта, но в индустриальном предместье Нориджа (до Кейп-Кода оставалось часа два-три) Чип приглушил трип-хоп, который включила Мелисса, и заявил:
– Остановимся тут, надо трахнуться!
– Ага! – рассмеялась Мелисса.
– Прямо тут, на обочине.
– Нет, – все так же смеясь, возразила она, – давай снимем комнату.
Они завернули в бывший «Комфорт-инн», который потерял франшизу и теперь именовался просто пансион «Комфорт-Вэлли». Толстая ночная администраторша сообщила, что компьютер сломался, и записала их имена от руки, тяжело дыша, словно в ее организме что-то разладилось. Чип тем временем массировал Мелиссе животик и чуть было не запустил руку ей в брюки, но, слава богу, вовремя сообразил, что подобное поведение на публике неуместно и повлечет за собой неприятности. Та же логика удержала Чипа от порыва извлечь из штанов свой член и предъявить его пыхтящей потной администраторше. Той, конечно, любопытно было бы взглянуть.
Даже не прикрыв за собой дверь, он повалил Мелиссу на прожженный сигаретами ковер номера 23.
– Так-то лучше! – вздохнула Мелисса, пинком захлопнув дверь. Потом скинула брюки и прямо-таки взвыла от восторга. – Намного, намного лучше!
Все выходные Чип не одевался. Когда в номер доставили пиццу, Чип отворил дверь, и полотенце, которым он прикрыл бедра, соскользнуло прежде, чем посыльный успел отвернуться.
– Привет, дорогая, это я, – проворковала Мелисса в трубку сотового телефона, а Чип меж тем прилег позади нее и принялся за дело. В одной руке она сжимала телефон, время от времени приговаривая: – Угу, угу… конечно-конечно… Да, мама, тебе тяжело… Ты совершенно права, это нелегко… Конечно-конечно… угу-угу… конечно… Ох, это уж чересчур! – воскликнула она, и ее голос сорвался как раз в тот миг, когда Чип слегка приподнялся, отвоевывая последние, сладостные четверть дюйма, прежде чем излиться в нее.
В понедельник и во вторник он диктовал Мелиссе курсовую по Кэрол Гиллиган,[16] которую сама Мелисса писать не могла, – очень уж злилась на Вендлу О'Фаллон. Аргументы Гиллиган с фотографической четкостью всплывали в мозгу, теоретические построения давались небывало легко, и Чип пришел в такой восторг, что начал тереться возбужденным членом о Мелиссины волосы, водил его головкой вверх-вниз по клавиатуре компьютера, пока на жидкокристаллический экран не брызнули сверкающие капельки.
– Дорогой, не кончай на мой компьютер! – сказала Мелисса.
Тогда он принялся тыкаться ей в щеки и уши, щекотал подмышки и наконец пригвоздил ее к двери в ванную комнату. Она приветствовала его все той же сочно-вишневой улыбкой.
Каждый вечер, четыре дня подряд, примерно в час ужина Мелисса извлекала из своей сумки еще две золотистые упаковки. В среду Чип повел ее в кино, где они просидели лишних полтора сеанса, уплатив всего лишь за один дневной фильм. Вернувшись в «Комфорт-Вэлли», они поужинали оладьями; Мелисса позвонила матери и говорила так долго, что Чип уснул, не приняв таблетки.
В День благодарения он очнулся в сером сумраке своего не приглушенного наркотиком «я». Лежа в постели и прислушиваясь к редким по случаю праздника автомобилям на шоссе №2, Чип никак не мог сообразить, что не так. Пристроившееся рядом тело внушало смутную тревогу. Ему хотелось повернуться на бок, уткнуться лицом в спину Мелиссы, но, может быть, он ей уже надоел? Как она вытерпела все его приставания, сколько можно лапать и трогать, толкаться и тыкать?! Он же использовал ее, словно кусок мяса!
Стыд и недовольство собой захлестнули Чипа мгновенно – так стремительно падают цены на охваченной паникой бирже. Его прямо-таки выбросило из постели. Натянув трусы, он прихватил с собой Мелиссину косметичку и заперся в ванной.
Одно-единственное жгучее желание обуревало Чипа – стереть, упразднить все, что он натворил. И тело его, каждая клеточка, точно знало, как унять это жгучее желание: нужно проглотить еще одну таблетку мексикана-А.
Чип тщательно обыскал косметичку. Кто бы мог подумать, что так быстро возникнет зависимость от наркотика, который даже не приносит удовольствия! Ведь накануне он и не вспоминал о пятой, последней дозе. Чип раскрывал тюбики с помадой, извлекал из розовых пластиковых оболочек двойные тампоны, тыкал заколкой для волос в баночку увлажняющего крема. Пусто.
С косметичкой в руках Чип вернулся в комнату, где было уже совсем светло, и шепотом окликнул Мелиссу. Не дождавшись ответа, он упал на колени и распотрошил холщовую дорожную сумку. Запустил пальцы в пустые чашечки бюстгальтеров. Помял свернутые мячиком носки. Проверил все потайные карманы и отделения сумки. Это новое надругательство над Мелиссой казалось особенно унизительным, все вокруг заволокло оранжевой пеленой стыда, ведь он словно бы ощупывал ее внутренние органы, чувствовал себя хирургом, который с гнусным сладострастием поглаживает юные легкие, обнажает почки, трогает идеально гладкую поджелудочную железу. Прелестные маленькие носочки, и мысль о носочках еще меньшего размера, которые Мелисса носила в недавнем детстве, и образ многообещающей, умненькой романтической студенточки, собирающей вещички, чтобы съездить на выходные с глубоко почитаемым ею профессором, – каждая мысль, каждая сентиментальная ассоциация подливала масла в огонь его стыда, возвращала воспоминание об отнюдь не смешной, примитивной и грубой комедии, что совершилась между ними. Потные подскоки, влажная пляска и тряска.