Выдернув руку из запретного места, Чип побежал в ванную и долго стоял под душем. Вернувшись, он застал Мелиссу уже одетой, она упаковывала сумку. Совершенно асексуальная, бесплотная в утреннем свете. Насвистывала веселую песенку.
– Дорогой, планы переменились, – сказала она. – Мой отец – он и в самом деле симпатяга – приезжает на денек в Уэстпорт. Я хочу повидаться с ним.
Если б и ему стыд был так же неведом, как ей! Но он не смел попросить у Мелиссы еще одну таблетку.
– А ужин? – спросил он.
– Прости. Но мне нужно ехать.
– Мало того что ты каждый день по два часа болтаешь с ними по телефону!..
– Чип, прости! Речь идет о моих ближайших друзьях.
Чипа передернуло от одного упоминания о Томе Пакетте, рокере-дилетанте, наследнике трастового фонда, который бросил семью ради любительницы роликов. За последние несколько дней он невзлюбил и Клэр, ведь она только и делала, что бесконечно изливала дочери душу по телефону, а та почему-то слушала.
– Отлично, – буркнул он. – Отвезу тебя в Уэстпорт.
Мелисса мотнула головой – волосы рассыпались.
– Милый, не сердись!
– Не хочешь в Кейп, не надо. Отвезу тебя в Уэстпорт.
– Ладно. Тогда одевайся.
– Только знаешь что: эта твоя «дружба» с родителями, право же, не вполне нормальна.
Мелисса будто не слышала. Стоя перед зеркалом, подкрасила ресницы. Потом взялась за помаду. Чип так и стоял посреди комнаты, прикрываясь полотенцем и чувствуя себя каким-то бородавчатым уродом. Мелисса вправе испытывать к нему отвращение. Тем не менее Чип хотел прояснить все до конца.
– Ты поняла, что я сказал?!
– Чип, милый, – она сжала накрашенные губы, – одевайся.
– Мелисса, дети не должны проводить все время с родителями. Родители не должны быть твоими «ближайшими друзьями». Необходим мятеж, бунт. Только так формируется личность.
– Может быть, так формировалась твоя личность, – возразила она, – но ты отнюдь не образец счастливого взросления.
Он принял это с улыбкой.
– Я себе нравлюсь, – продолжала Мелисса. – Про тебя такого не скажешь.
– И твои родители вполне довольны собой, – подхватил он. – Вся ваша семейка страшно довольна собой.
Впервые ему удалось по-настоящему обозлить ее.
– Да, я себе нравлюсь! – заявила она. – Что тут плохого?
Он не мог объяснить, что тут плохого. Не мог объяснить, чем плохи ее самодовольные родители, ее самоуверенность, и страсть к театральным жестам, и апология капитализма, и отсутствие друзей среди сверстников. Чувство, настигшее Чипа в последний день занятий – это он все запутал, с миром все в порядке, и каждый вправе быть в нем счастливым, а все проблемы исходят от него, только от него самого, – нахлынуло вновь, да с такой силой, что колени подогнулись, и он опустился на кровать.
– Как у нас с наркотиком? – спросил он.
– Кончился.
– Ладно.
– Было шесть таблеток, ты принял пять.
– Что?!
– Очень жаль, что я не отдала тебе все шесть.
– А ты что принимала?
– Адвил, милый. – Ласковое обращение в ее устах звучало уже откровенной насмешкой. – Болит?
– Я не просил тебя покупать наркотик, – огрызнулся он.
– Словами – нет.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Очень весело нам было бы без него!
Чип не стал допытываться дальше. Опасался услышать, что без мексикана-А он был бы никудышным, нервозным любовником. Да, конечно, именно таким он и был, но тешил себя надеждой, что Мелисса ничего не заметила. Новый стыд добавился к прежнему, а наркотика, чтобы заглушить его, больше не было. Чип опустил голову, закрыл лицо руками. Стыд погружался вглубь, ярость, вскипая, пузырьками поднималась вверх.
– Так ты отвезешь меня в Уэстпорт? – напомнила Мелисса.
Чип кивнул, но, должно быть, девушка не смотрела на него, потому что он услышал, как она листает телефонный справочник и говорит диспетчеру, что ей нужно такси до Нью-Лондона.
– Пансион «Комфорт-Вэлли», номер 23, – добавила она.
– Я отвезу тебя в Уэстпорт, – вслух произнес Чип.
– Не стоит, – откликнулась она, кладя трубку.
– Мелисса, отмени вызов. Я тебя отвезу.
Она раздвинула шторы, открыв вид на ограду, на прямые, как палки, клены и задний фасад завода по переработке вторсырья. С десяток снежинок потерянно порхали в воздухе. На востоке в разрыве туч проглядывало белое солнце. Чип поспешно оделся. Мелисса стояла к нему спиной. Если б не этот странный стыд, он бы подошел к окну, обнял ее, и она бы, наверно, повернулась к нему и все простила. Но собственные руки казались Чипу лапами хищника. Он боялся, что Мелисса в ужасе отпрянет, да и сам не был до конца уверен, что в темных глубинах души не жаждет наброситься на нее, жестоко наказать за то, что ей дано любить себя, а ему нет. Как же он ненавидел и как любил ее напевный голос, танцующую походку, безмятежное довольство собой! Она умела быть собой, а он нет. Чип сознавал, что погиб: она не нравилась ему, но расстаться с ней, потерять ее – полный кошмар.
Мелисса набрала другой номер.
– Солнышко, – заговорила она в мобильник. – Я еду в Нью-Лондон, сяду на первый же поезд… Нет-нет, просто хочу повидаться… Точно-точно… Да-да, конечно… Целую-целую, скоро увидимся… Ага.
Снаружи послышался гудок машины.
– А вот и такси, – сказала она матери. – О'кей. Целую-целую. Пока.
Накинув куртку, Мелисса подхватила сумку и провальсировала по комнате. А у двери сообщила в пространство о своем уходе:
– До скорого! – И почти встретилась взглядом с Чипом.
Он не мог решить, что это: превосходное владение собой или полное замешательство. Хлопнула дверь такси, заработал мотор. Подойдя к окну, он успел разглядеть сквозь заднее стекло красно-белой машины промельк ее волос цвета вишневого дерева. И после пяти лет воздержания решил, что пора купить пачку сигарет.
Надев куртку, Чип вышел и, не замечая прохожих, преодолел пустыню холодного асфальта. Бросил монеты в щель автомата с пуленепробиваемым стеклом.
Утро Дня благодарения. Снег перестал, выглянуло солнце. Над головой хлопали крыльями чайки. Свежий ветерок ерошил волосы, словно и не касался земли. Чип присел на холодные перила, закурил, черпая утешение в крепкой посредственности американской торговли, в простом, без претензий, металле и пластике придорожных агрегатов. Гудение бензонасоса смолкает, как только наполняется бак, процедура скорая и скромная. Полотнище с надписью «Большой глоток – 99 ц.» раздувается на ветру, рвется в никуда, нейлоновые растяжки натягиваются и вибрируют. Черный курсив цен на бензин – сплошные девятки. Американские седаны сворачивают на подъездную дорожку, снижая скорость до 30 миль в час. Оранжевые и желтые пластиковые флажки трепещут на проволоке.
– Папа снова свалился с лестницы, – рассказывала Инид под грохот нью-йоркского ливня. – Нес в подвал большую коробку орехов пекан, не держался за перила и упал. Представляешь, сколько таких орехов в двенадцатифунтовой коробке? Они раскатились по всему полу. Дениз, я полдня на карачках елозила! До сих пор то и дело натыкаюсь на эти пеканы. Цветом они точь-в-точь как сверчки, от которых мы никак не избавимся. Наклонюсь подобрать орех, а он прыгает мне в лицо!
Дениз подрезала стебли принесенных ею подсолнухов.
– Зачем папа нес в подвал двенадцать фунтов пекана?
– Ему хотелось чем-нибудь заняться, сидя в кресле. – Инид торчала у Дениз за спиной. – Я могу помочь?
– Поищи вазу.
Открыв первый шкафчик, Инид обнаружила только коробку с винными пробками.
– Не понимаю, с какой стати Чип пригласил нас к себе, если даже не собирался обедать с нами.
– По всей вероятности, – сказала Дениз, – он не рассчитывал, что именно сегодня утром его бросит подружка.
Дениз всегда говорила таким тоном, что мать чувствовала себя дурой. На взгляд Инид, Дениз не хватало тепла и сердечности. Но все же она была ее единственной дочкой, а несколько недель назад Инид совершила постыдный поступок, в котором ей срочно требовалось кому-нибудь исповедаться, и она надеялась, что Дениз ее выслушает.