– Думаю, прочтет за выходные.
– А ты?
– Я прочла. – Джулия отвела взгляд. – Почти весь.
– Идея в том, – пояснил Чип, – чтобы в начале было это «препятствие», которое зритель должен преодолеть. Отвлекающий момент в самом начале – классический прием модернизма. Зато к концу вовсю нарастает напряжение.
Джулия, не отвечая, повернулась к лифту.
– Ты уже дочитала до конца? – спросил Чип.
– Ох, Чип! – с горечью вырвалось у нее. – Твой сценарий начинается с лекции о проблемах фаллоса в елизаветинской драме – на шесть страниц!
Он это знал. Уже которую неделю Чип почти каждую ночь просыпался задолго до рассвета, чувствуя, как сводит спазмами желудок; он судорожно скрипел зубами, отгоняя граничившее с кошмаром сомнение: уместен ли в первом акте сценария кассового фильма длиннущий академический монолог, посвященный елизаветинской драме? Порой Чипу требовались целые часы, чтобы, встав с постели, побродив по комнате, выпив мерло или пино-гриджо, вернуть себе уверенность в том, что этот глубоко теоретический начальный монолог не только не является роковой ошибкой, а напротив, обеспечивает его работе товарный вид; но теперь, глядя на Джулию, он видел, что ошибался.
От души соглашаясь с ее критикой, Чип приоткрыл дверь квартиры и крикнул родителям:
– Еще минуточку, мама, папа! Одну минуточку! – Но, захлопнув дверь, он вновь припомнил прежние аргументы. – Понимаешь, этот монолог предваряет все развитие сюжета. В зародыше там присутствует буквально каждая тема – пол, власть, личностная идентификация… Дело в том… Погоди, Джулия! Куда ты?
Покорно повесив голову, словно надеясь, что так он не догадается о ее намерении уйти, Джулия отвернулась от лифта, подошла к нему.
– Дело в том, – повторил он, – что девушка сидит в аудитории, в первом ряду, и слушает лекцию. Это ключевой образ. Он ведет дискурс…
– И потом, эти твои рассуждения насчет ее груди, – перебила Джулия, – слишком уж их много, явный перебор.
Это тоже была правда, хотя жестокая и несправедливая с точки зрения автора, который никогда бы не собрался с духом написать сценарий, если б не заманчивая возможность без конца обращаться в мыслях к юным персям своей героини.
– Может, ты и права, – сказал он, – хотя отчасти физиологизм дан намеренно. Ведь в том-то и ирония, понимаешь, что ее привлекает его ум, тогда как его привлекает в ней…
– Но для женщины читать об этом все равно что рассматривать прилавок с птицей, – упрямо возразила Джулия. – Грудка, грудка, грудка, бедро, ножка.
– Кой-какие подробности я могу убрать, – тихо сказал Чип. – И вступительную лекцию могу сократить. Я просто хотел, чтобы вначале было препятствие…
– Ну да, чтобы зритель его преодолел. Остроумная идея.
– Пожалуйста, останься на ланч. Джулия, очень тебя прошу.
Дверь лифта открылась.
– По-моему, для женщины это обидно.
– Но речь не о тебе. Сценарий не имеет к тебе никакого отношения!
– Замечательно! Стало быть, грудь не моя!
– Господи! Погоди минуточку. – Чип вернулся к двери в свою квартиру, распахнул ее и оторопел, лицом к лицу столкнувшись с отцом. Крупные руки Альфреда отчаянно дрожали.
– Папа, еще минуточку!
– Чип! – произнес Альфред. – Попроси ее остаться. Скажи, что мы просим ее остаться!
Кивнув, Чип закрыл дверь перед носом у старика, но за те считаные секунды, что он стоял к Джулии спиной, она успела войти в лифт и уехать. Он нажал кнопку вызова – бесполезно, выбежал на лестницу и помчался вниз по ступенькам.
После цикла блестящих лекций, прославляющих необузданную погоню за удовольствиями как стратегию, подрывающую бюрократию рационального разума, БИЛЛА КВЕЙНТЕНСА, молодого привлекательного профессора кафедры текстуальных артефактов, соблазняет красивая поклонница, студентка МОНА. Их неистовый роман только-только начинается, когда брошенная жена Билла, ХИЛЛАРИ, застает влюбленных на месте преступления. В напряженной конфронтации, символизирующей столкновение терапевтической и трансгрессивной концепций, Билл и Хиллари сражаются за душу юной Моны, которая лежит между ними обнаженная на смятых простынях. Хиллари удается покорить Мону своей крипторепрессивной риторикой, и Мона публично разоблачает Билла. Билл теряет работу, но вскоре обнаруживает в электронной почте послания, свидетельствующие, что Хиллари подкупила Мону, чтобы та разрушила его карьеру. Билл везет своему адвокату дискету с уликами, но его машину смывает с дороги бушующая река Д., дискета выплывает из затонувшей машины, бесконечный, неукротимый поток уносит ее в бушующий океан эроса/хаоса; эту аварию считают самоубийством с использованием транспортного средства, а в финальной сцене Хиллари получает на кафедре место Билла, и мы видим, как она читает лекцию об опасностях необузданной погони за удовольствиями в аудитории, где в первом ряду сидит ее демоническая любовница-лесбиянка Мона.
Так выглядела одностраничная заявка, которую Чип составил на основе закупленных оптом пособий для начинающего сценариста и однажды зимним утром отправил факсом проживающей в Манхэттене продюсерше Иден Прокуро. Не прошло и пяти минут, как зазвонил телефон и молодой равнодушный женский голос предупредил: «С вами будет говорить Иден Прокуро». И тут же подключилась сама Иден Прокуро, заверещала: «Мне это нравится, нравится, нравится, нравится, нравится!» С той поры минуло полтора года, заявка на одну страницу разрослась до 124 страниц сценария под названием «Академический пурпур», и теперь Джулия Врейс, шоколадноволосая обладательница того самого равнодушного секретарского голоса, уходила от него, а он, спеша вниз по лестнице в надежде перехватить ее, перемахивая разом через две-три ступеньки, хватаясь на площадках за балясины перил и рывком изменяя траекторию движения, думал только об одном, видел перед собой только одно – фатальные упоминания грудей на 124 страницах фотографически отпечатавшейся в памяти рукописи:
с. 3: припухшие губы, высокая округлая грудь, узкие бедра и
с. 3: на кашемировом свитере, ласкающем ее грудь
с. 4: быстро вперед, ее совершенная девичья грудь с готовностью
с. 8: (созерцая ее грудь)
с. 9: (созерцая ее грудь)
с. 9: (растерянно переводит взгляд на ее совершенную грудь)
с. 11: (созерцая ее грудь)
с. 12: (мысленно лаская ее совершенную грудь)
с. 13: (созерцая ее грудь)
с. 15: (неотрывно созерцая ее совершенную девичью грудь)
с. 23: (объятие, ее совершенная грудь, вздымаясь, прижимается к его
с. 24: обуздывающий бюстгальтер, выпуская на волю ее мятежную грудь.)
с. 28: лизнуть блестящую от пота грудь.)
с. 29: фаллически вздыбленный сосок ее мокрой от пота груди
с. 29: Мне нравится твоя грудь.
с. 30: обожаю твои тяжелые, медовые груди.
с. 33: (груди Хиллари, две гестаповские пули, вероятно
с. 36: колючий взгляд, готовый выпустить воздух из ее груди
с. 44: упоительная грудь, прикрытая пуританским махровым халатом и
с. 45: стыдливо прижимая к груди полотенце.)
с. 76: ее невинные грудки скрывались теперь под армейским
с. 83: я тоскую по твоему телу, я тоскую по твоей совершенной груди, я
с. 117: фары утонувшей машины светятся, точно млечно-белые груди
И наверно, таких строк было еще больше! Разве он все упомнит?! И это при том, что первыми, главными читателями станут две женщины! Чипу уже казалось, что Джулия и бросает-то его оттого, что в «Академическом пурпуре» непомерно часто упоминаются груди, а начало завалено. Сумей он внести кой-какие исправления в экземпляр, переданный Джулии, а главное, в тот экземпляр, который старательно распечатал для Иден Прокуро на лазерном принтере, на дорогой матовой бумаге, у него была бы надежда не только поправить свои финансы, но и когда-нибудь снова выпустить на волю и ласкать невинные млечно-белые груди самой Джулии, ведь в последние месяцы именно это занятие, которому он предавался почти ежедневно на исходе утра, оставалось одним из немногих, даривших неудачнику хоть какое-то утешение.