Катя с интересом смотрит на белый пакет.
— Что это? — разрывает упаковку и вытаскивает оттуда ошейник. — Красный? — улыбается, касаясь пальцами золотой подвески в виде пары ягод.
— Ну, она же Вишня, — поясняю как дурак.
Вообще, весь мой этот порыв с ошейником и встречей — дурацкий. Лишний. Никому не нужный.
Просто не смог удержаться. Катин номер я узнал в самый первый день нашего знакомства, несмотря на то, что сам же отказался обмениваться телефонами. Только вот отказать себе выяснить эти проклятые цифры не смог.
А вчера окончательно коротнуло. Она была расстроенная, плакала. В приюте этом тоже плакала…
— Спасибо. Тут тоже вишенки.
Киваю.
Катя достает телефон и делает фотку. После немного тушуется под моим взглядом.
— Я маме отправлю. Мы утром как раз говорили о том, что нужно купить ошейник и отвезти Вишню к грумеру. Помыть, коготки подстричь…
Она снова улыбается. Фотографирует.
А я до сих пор подвис на обыденном для большинства и очень простом слове «мама». Побывать в доме Токман — как пройти по горячим углям для моей психики. Меня тошнит от семейной идиллии. Она чужеродная. Я ее не воспринимаю, где-то даже презираю. Но в глубине души, конечно, завидую. Слишком сильно, слишком извращенно.
Мой отец самый настоящий преступник. Находится в розыске в нескольких странах мира. В Москве бывает пару раз в год. Иногда я толком не могу вспомнить, как он выглядит, если не посмотрю на фотку.
У нас никогда не было отношений отец-сын. Никаких в принципе не было. Все, с чем у меня ассоциируется собственный папа, — боль.
Мне было восемь, когда он первый раз меня ударил. Пьяный, прямо в годовщину маминой смерти. Обвинил, что это я виновен в том, что ее больше нет. И он прав. Она защищала меня. Собственным телом.
Та пуля предназначалась мне.
Когда на дом было совершено нападение, я так испугался… Выбежал из нашего с ней укрытия. Она, конечно же, за мной следом. Пуля задела сердце. Мамы не стало в одно мгновение.
Мне часто снится ее голос. Она просит тех людей не трогать меня…
Иногда мне хочется оказаться на ее месте. Тогда все было бы проще. Умри я.
— Все нормально?
Катин голос доносится сквозь пучину вязких мыслей. Они вынуждают сердце биться чаще. В глазах темнеет.
Смаргиваю.
— Да, задумался, — смотрю на Катю. У нее перепуганное лицо, будто она за меня волнуется. Чушь, конечно. Мне просто хочется так думать.
— У тебя кровь, — она сглатывает и смотрит на мою руку, в которой я сжимал стакан с водой.
Осколки разбросаны по столу. Вода смешалась с кровью. Теплая густая жидкость стекает по моей руке. Капли падают на поверхность стола.
— Извини. Я сейчас.
Поднимаюсь. Катя вскакивает следом.
Хочется осадить ее взглядом, но меня настолько размазывает от происходящего, что я, не глядя на нее, иду в туалет и засовываю руку под кран с ледяной водой.
— Я принесла полотенце и перекись, — слышу за своей спиной пару минут спустя. — Попросила у официанта, — поясняет и подходит ближе.
Она стоит позади. Сглатываю. Через зеркало ее вижу. Кажется, я ее напугал.
— Данис, — выпаливает приглушенно, — давай я помогу.
Катя аккуратно обматывает мою порезанную ладонь полотенцем. Каждое ее прикосновение — иглами под кожу.
Я не могу реагировать на них бесстрастно. Подбрасывает. В горле пересыхает, и это никак не связано с чертовым порезом. Это из-за нее. Она причина всех изменений, что во мне происходят.
Импульс, прокладывающий новые нейронные пути и перестраивающий уже существующие.
Наблюдаю за ее взволнованными движениями, чувствуя, как в груди растекается тепло. Но по факту это просто яркий всплеск дофамина.
Катя — настоящее Солнце. Она излучает свет. Согревает. Люди вращаются вокруг нее, как планеты. Главное — не слететь с орбиты, но я уже на краю. Тьма близко.
— Спасибо, — сам не узнаю свой голос. Звучу тихо и настороженно, чтобы не спугнуть.
Судя по всему, впечатлений для Кати этим утром достаточно. Мой порыв ее увидеть оказался губительным, чему я, собственно, не удивлен.
— Не за что. Лучше, конечно, к врачу обратиться, вдруг осколки попали в рану.
Катя шумно выдыхает. Ее пальцы все еще лежат на моем запястье. Кожу в этом месте до костей прожигает, будто серной кислоты плеснули.
Наши взгляды встречаются. Теперь не в зеркальном отражении. Смотрим глаза в глаза. Земля замедляет ход.
— Я отвезу тебя домой, — резче, чем мне того бы хотелось, убираю руку.
Сам рву наш установившийся контакт. Делаю шаг и замираю. Обогнув Катю, без слов выхожу в зал, но, забивая на свои же установки, оборачиваюсь, чтобы удостовериться, что она идет следом.