Это правильно - показать наши гиганты. Наши продукты. Я постоянно езжу за границу. Там нет таких продуктов, как у нас.
Тов. Владов: Нигде нет, кроме Америки, таких гигантов, как у нас.
Писателя было уже не остановить. Он с вдохновением принялся перечислять знакомые ему продукты.
Тов. Толстой: Там сплошь тухлятина. Вы покупаете у нас продукт, он свежий. Наши колбасные изделия очень хороши. Некоторые сорта сосисок - они не отстают от пражских знаменитых сортов. Сосиски, ветчина, лучшие эти продукты - пражские. Все оттуда пошло.
У нас в искусстве еще живы политпросветские тенденции: публика - дура. И ее нужно учить. Да она не желает этого, народ у нас стал ученый, образованный.
Судя по всему, приглашая к себе Толстого, Смирнов смутно надеялся, что ему удастся уговорить его самого. Но настаивать не решался. Толстой, напротив, твердо стоял на своем.
Тов. Толстой: Мне кажется, что писатель Григорьев Борис - ему сорок лет, он участник гражданской войны, я его хорошо знаю, я с ним много раз разговаривал - будет подходящим. Он ищет всегда фактический материал, он умеет с ним обращаться.
Тов. Владов: А если вас, т. Толстой, попросить написать эту книгу?
Тов. Толстой: У меня столько работы, что, пожалуй, из этого ничего не выйдет. У меня: один сценарий, роман «1919 год», Академия наук - литература СССР и всемирная литература, две правительственные комиссии… Руководить этим делом я буду с удовольствием, поговорю с т. Григорьевым, посоветуюсь с ним.
Тов. Владов: А если бы, грубо выражаясь, этот заказ дать вам, а вы уже можете пригласить в помощь, кого найдете нужным, но чтобы книга была ваша.
Тов. Толстой: При той нагрузке, которую я сейчас имею, я этого сделать не смогу. Я думаю, что из московских писателей вряд ли кто сможет это сделать, а Григорьев это сделать сумеет.
Разговор явно шел в русло, избранное Толстым.
Тов. Смирнов: Важно, что вы дали согласие на то, чтобы взять общее руководство. Это двинет дело вперед. Мы ходим уже два-три месяца вокруг этого дела, и оно не двигается, а все уже есть, чтобы начинать работать. У нас на комбинате сидит т. Казмичов. Вы, может быть, знаете его, это писатель, но у него ничего не выходит.
Тов. Толстой: Нет, я не знаю его. Я с ответственностью говорю. Я предлагаю тов. Григорьева. С ним я поговорю.
Поняв, что большего от Толстого не добьешься, нарком перевел разговор на другую тему.
Тов. Смирнов: Или возьмите сыроделие. Старая Россия знала только такие сорта: голландский, русско-швейцарский, а у нас сейчас более 60 сортов сыров.
Тов. Толстой: Я никак не соберусь съездить в этот магазин сыров.
Тов. Смирнов: Мы вам пришлем образцы сыров. Особенно интересные сыры в керамической таре. Вы кушаете сыр, а он оказывается с селедочкой или с килькой. Замечательная закуска - острая. И сейчас в большом ходу. Во-первых, содержание вкусное и, во-вторых, в керамической банке, которая оседает в доме для хозяйственной надобности.
И все же другие сотрудники Наркомата не успокаивались. Григорьев почему-то не вызывал доверия.
Тов. Троицкий: Одного человека мало.
Тов. Толстой: Если создать бригаду, то ничего не сделают, будут валить друг на друга.
Тов.Троицкий: Здесь может быть рассказ и повесть. Как вы на это смотрите? Наряду с целой книгой, которой займется тов. Григорьев, написать ряд очерков.
Тов. Толстой: Я говорю против бригады. Когда создаются бригады, начинают друг на друга валить.
Тов. Троицкий: Мы это знаем по опыту наших Коллегий: как создашь комиссию, так и валят друг на друга, и никто не работает.
Тов. Толстой: Я представляю себе, в какой манере это должно быть. В манере, как пишут американцы. С одной стороны, жизнь взята как она есть, а с другой стороны, художественный очерк.
Идея понравилась.
Тов. Владов: Вот, Киплинг написал джунгли. Описывает там все ужасы…
Тов. Толстой: Все европейские литераторы постоянно в оппозиции. Всякий выдающийся писатель на Западе, он находится в оппозиции к существующему строю. Писать отрицательные стороны -это легче. У нас часто вместо художественной литературы начинают давать все в сладких тонах. Это все неверно. Все это фальшь, подхалимаж. Нудно читать. Избегнуть этого можно человеку, который серьезно занимается этим делом.
Однако Троицкий не унимался. Ухватившись за идею художественного многообразия, он снова вернулся к вопросу об авторе.