Единственное прямое упоминание о Джулиет Герберт встречается в письме Флобера к Буйе, написанном после того, как тот побывал в Круассе:
Поскольку я видел, что тебя взволновала гувернантка, я и сам взволновался. За столом мои глаза охотно опускаются по плавному склону ее груди.
Я думаю, она это замечает, потому что по пять или шесть раз за время трапезы кажется, будто она обгорела на солнце. Как прелестно можно сравнить склон груди с гласисом крепости! Амуры спотыкаются об него, когда штурмуют цитадель. (Голосом шейха): «Я точно знаю, каким артиллерийским орудием я бы вдарил по этой цели!»
Стоит ли спешить с выводами? Вообще-то такими хвастливыми подначками полны письма Флобера к друзьям-мужчинам. Лично мне это кажется неубедительным: истинное желание не так легко обратить в метафору. С другой стороны, любой биограф тайно пытается присвоить и направить сексуальную жизнь своего предмета; по моим выкладкам вы можете судить не только о Флобере, но и обо мне.
Неужели Эд действительно обнаружил какие-то материалы, относящиеся к Джулиет Герберт? Признаюсь, я заранее мечтал, как завладею этой находкой. Я представлял, как публикую эти материалы в одном из самых важных литературных журналов, может быть, я позволю «Таймс литерари саплмент» напечатать статью: Джеффри Брэйтуэйт, «Джулиет Герберт: отгаданная загадка», в качестве иллюстрации — одна из тех фотографий, на которых с трудом можно разобрать почерк. Я даже стал беспокоиться, как бы Эд не проболтался о своем открытии университетской публике и не отдал простодушно свою находку в руки какого-нибудь честолюбивого галлициста с прической астронавта.
Однако это были недостойные и, надеюсь, нетипичные для меня чувства. Главным образом меня волновала сама возможность раскрыть секрет отношений Гюстава Флобера и Джулиет Герберт (иначе что могло обозначать «весьма любопытные» в письме Эда?). Меня также волновала мысль о том, что новые материалы позволят мне лучше понять, каким бьи Флобер. Стянуть сеть потуже. Например, мы могли бы узнать, как он вел себя в Лондоне.
Этот вопрос представляет особый интерес. Культурные связи между Францией и Англией в XIX веке были в лучшем случае прагматическими. Французские писатели пересекали Ла-Манш не для того, чтобы обсудить эстетические вопросы со своими английскими коллегами; они либо спасались от преследования властей, либо искали работу. Гюго и Золя приехали в качестве изгнанников; Верлен и Малларме приехали в качестве учителей. Вилье де Лиль-Адан, хронически нищий, но меркантильный до безумия, приехал в поисках богатой наследницы. Профессиональный парижский сводник снарядил его в дорогу, снабдив шубой, будильником и новым комплектом вставных зубов, — предполагалось, что все это будет оплачено из приданого наследницы. Но Вилье, с его неутомимой склонностью к несчастным случаям, все испортил. Наследница его отвергла, сводник явился требовать назад шубу и часы, и неудачливый ухажер был брошен на произвол судьбы в Лондоне, с полным ртом зубов, но без гроша в кармане.
А что же Флобер? Мы мало знаем о его четырех поездках в Англию. Мы знаем, что Всемирная выставка 1851 года удостоилась его неожиданного одобрения — «прекрасная вещь, хоть все ею и восхищаются», — но его записи, относящиеся к этой первой поездке, занимают всего семь страниц: две о Британском музее плюс пять о Китайском и Индийском залах Хрустального дворца. Каковы были его первые впечатления о нас? Он, должно быть, поделился ими с Джулиет. Удалось ли нам соответствовать определению в его «Лексиконе прописных истин»? (АНГЛИЧАНЕ: Все богатые. АНГЛИЧАНКИ: Выразите удивление, что им удается рожать красивых детей.)
А другие поездки, уже после скандального успеха «Госпожи Бовари»? Посещал ли он английских писателей? Посещал ли он английские бордели? Оставался ли он дома с Джулиет, разглядывая ее за обедом, а после штурмуя ее крепость? Были ли они (как я иногда почти надеюсь) просто друзьями? Был ли его английский таким неловким, как кажется по письмам? Говорил ли он исключительно по-шекспировски? И жаловался ли на туман?