Я высказал хранительнице музея свои сомнения в достоверности ее попугая. Она же, что было вполне понятным, встала на защиту своего попугая и доверительно поведала мне свои сомнения относительно справедливости притязаний музея к больнице. Я же усомнился в том, что вообще кто-либо мог дать верный ответ. Я подумал, а что, если кроме меня это также важно еще кому-нибудь, например, тем, кто так поспешно придал особое значение первому попугаю. Голос писателя? Кто сказал, что его можно так легко найти? Появление Лулу № 2 стало для меня как бы упреком. Я стоял и глядел на возможно ненастоящего Лулу; луч солнца осветил этот угол комнаты, и зеленые перья попугая стали все больше отливать желтизной. Я переставил чучело на другое место и задумался: сейчас я старше Флобера, не дожившего до моих лет, и вдруг это показалось мне недопустимым нахальством с моей стороны, и вместе с тем это было очень печальным и несправедливым.
Есть ли вообще справедливое время для смерти человеческой? Например, такой справедливости не было в смерти Флобера или Жорж Санд, которая так и не смогла прочитать его повесть. «Я начал писать „Простую душу“ исключительно ради нее, с единственной целью ей понравиться. Она умерла, когда я дошел лишь до середины моей повести. Так кончаются наши мечты». Может быть, лучше не мечтать, не писать и не знать, что такое отчаяние, когда книга остается неоконченной? Неужели лучше, как Фредерик и Делорье, утешать себя тем, что не совершилось: планами побывать в борделе, тем волнением, которое испытываешь, предвкушая это, а затем, годы спустя, с удовольствием вспоминать не о том, что было сделано, а о радости предвкушения что-то сделать? Неужели только так можно сохранить чистоту ощущений и избежать страданий?
Когда я вернулся к себе, близнецы-попугаи не выходили у меня из головы: один приветливый и открытый, а другой дерзкий и любопытный. Я написал письма разным академическим величинам, кто мог знать, какой из этих двух попугаев настоящий. Я послал письмо во французское посольство и редактору туристического справочника Мишелей. Я также написал мистеру Хокни и, рассказав ему о моей поездке, справился, не бывал ли он в Руане. Мне хотелось узнать, не имел ли он в виду одного из этих попугаев, когда создавал свою гравюру со спящей Фелиситэ. Если нет, то не позаимствовал ли он тоже в качестве модели чучело попугая из музея. Я предупредил его об опасностях посмертного партеногенеза у этого вида птиц.
Надеюсь на скорый ответ.
2. ХРОНОЛОГИЯ
I
Родился Гюстав Флобер, второй сын Ахилла-Клеофаса Флобера, главного хирурга больницы в Руане, и Анны-Жюстины-Каролины Флобер, урожденной Флерио. Семья Флобер принадлежала к преуспевающему среднему классу людей свободных -профессий, владела недвижимостью в окрестностях Руана, относилась к стабильным, просвещенным, подающим надежды и умеренно тщеславным кругам общества.
В семью Флобер приходит в услужение Жюли, нянька Густава. Она останется в доме Флоберов до самой смерти писателя спустя пятьдесят пять лет. У Флобера будет мало проблем и забот с прислугой.
Встреча с Эрнестом Шевалье, который станет его первым близким другом. В жизни Флобера будет немало прочных, верных и плодотворных дружеских связей. Среди его друзей особенно следует упомянуть таких, как Альфред де Пуатвен, Максим Дю Кан, Луи Буйе и Жорж Санд. Гюстав легко идет на дружбу, поддерживает ее с доброй иронией и доброжелательностью.
Поступление в колледж в Руане, где Гюстав становится хорошим учеником; силен в истории и литературе. Его самой ранней, дошедшей до нас работой является эссе о Корнеле, датированное 1831 годом. В годы отрочества им много написано как пьес, так и произведений художественной литературы.
Встреча с Эльзой Шлезингер, женой издателя немецкого музыкального журнала, жившего в Трувиле. Гюстав «безумно» влюбляется в Эльзу. Эта любовь освещает всю его юность. Эльза мила и добра с ним, они сохранят дружеские отношения последующие сорок лет. Оглядываясь назад, Флобер рад тому, что Эльза не ответила на его страсть. «Счастье — как сифилис. Рано заразившись, губишь весь свой организм».