Выбрать главу

Пара на замене прошла блестяще: я основательно подготовился, расписал на доске синонимы и антонимы, объяснил грамматические трюки касыды и даже зачитал собственный рифмованный вариант перевода. Со многими студентами пятого курса я был знаком лично, и в конце пары у нас завязалась дружеская беседа, они поделились со мной последними сплетнями Института филологии, я рассказал им о нелегких буднях в КИМО. Они спросили меня об уровне подготовки студентов КИМО, и я успокоил их, сказав, что уровень студентов КИМО по сравнению с филологами довольно слабый. Филологи-арабисты болезненно воспринимают информацию, что кто-то превосходит их в знаниях.

После пары, отклонив предложение студентов ба́хнуть пива в парке, я спустился на первый этаж и подкрался к кабинету преподавателя японского языка. Чуть приоткрыв дверь, я заглянул внутрь: богатая новая мебель, плазменный телевизор, благородные толстые тома на полках, карта Японии на стене, японский флаг, даже самурайский меч у этого гада был! Толстощекий преподаватель японского языка сидел за массивным столом и пялился в монитор.

– Сука! Взяточник! Взяточник! Сука! – заорал я изо всех сил, хлопнул дверью и скрылся за углом.

Переведя дух, я поднялся на второй этаж к расписанию и посмотрел, в какой аудитории состоится лекция профессора Удова. Профессор Удов – старый напыщенный фанфарон, у него есть и профессорское пузо, и профессорская бородка, и профессорская дача, и профессорские награды, и профессорские труды. Он – самый именитый арабист в университете Шевченко. Я ненавидел, его, я мечтал стать таким, как он, и от этого мне было очень стыдно.

У 247-й аудитории я перехватил его в коридоре и, не кланяясь, не здороваясь, вручил ему его же собственную книгу. «История древней арабской литературы».

Профессор Удов вопросительно уставился на меня.

– Берите, берите, – прошипел я. – Там двадцать две ошибки или двадцать три. Я нашел их! Ваши блохи! Заберите их! Почитайте на досуге… как-нибудь! На даче! Там все отмечено, блохастый!

Не дожидаясь его реакции, я развернулся и зашагал прочь. Он что-то заговорил мне в спину. Кретин. Я не расслышал.

– Арабский язык – это океан! – воскликнул я. – А вы нырнули в болото, уважаемый!

В столовой, отстояв длинную очередь, я полюбовался на предлагаемые блюда и отвалил. Даже холодный свекольный салат сегодня выглядел, как сочная отбивная. За столом у дальней стены я приметил преподавателя японского языка, уплетающего обед, и подсел к нему. Мы поговорили. Он рассказал, что студенты нынче пошли не те, нет у них желания, у них что-то другое в голове. Все что угодно, кроме японского языка (дешевый клоун!).

– А сегодня вообще не пойми что произошло, – сказал он.

– Что? – спросил я.

Он зачерпнул неказистый борщ. Непослушная капуста выпала из ложки в тарелку.

– Сижу я в своем кабинете…

– У вас есть кабинет?

– Да.

– Потрясающе!

– Сижу я в кабинете, работаю над диссертацией. И тут кто-то открыл дверь и как заорет…

– Что заорет?

– Обсценная лексика, дружище. Непристойности!

– О, господи, – неподдельно удивился я. – Кошмар. И кто это был?

Толстощекая выдра уставилась на меня, затем прикрыла глаза, раздумывая над ответом, и разделила вилкой напополам картофельный, щедро смазанный маслом дерун.

– Не знаю. Он хлопнул дверью и убежал…

– Ужас, – сказал я. – Вы кого-нибудь подозреваете?

– Да есть тут у меня недоброжелатели…

Глава 8

Как-то раз, спасаясь от холодного дождя под козырьком универмага «Украина», я встретил Вадима – курсанта Военного института, который изучал с нами арабский язык. Он выбежал из перехода и тоже спрятался под козырьком. Нет хуже города, чем Киев во время дождя… лучше уж снежная буря или невыносимая жара, чем дождь в Киеве. Мы разговорились, Вадим предложил ба́хнуть пива в забегаловке «Е-база» за трамвайными путями.

Мы трепались о жизни. Вадим завязал с арабским языком и военной карьерой, не начав оную. Он устроился корреспондентом в крупное информационное агентство. Он много болтал о своей работе, о командировках, о козле-директоре, о паскудах-политиках, о сотрудниках. Все у него оказывались плохими, только один он хороший! Мы вспоминали университетские годы, точнее, вспоминал только Вадим, ведь мне, не считая пьяной вечеринки, приуроченной к Восьмому марта в столовой Института филологии, и вспомнить-то было нечего.