Ниила задорно посмотрел на меня, приглашая присоединиться. Чувствуя, как сердце радостно колотится в груди, я тоже схватил книгу. Запустил ей, она полетела – при этом из нее выпорхнуло несколько страниц – и ударилась о ржавую борону. Вот умора-то! Войдя в раж, мы стали хватать книги без разбору и, подбадривая друг друга, крутящейся свечой пускали их к потолку, пинали с такой силой, что аж страницы дымились; мы чуть со смеху не надорвались, опустошая полку за полкой.
Внезапно на пороге возник Исак. Огромный как гора, немотный и почерневший. Ни единого слова, только грубые мясистые пальцы, судорожно отдирающие бляху ремня. Гневным жестом указал мне на дверь. Я, как трусливая крыса, прошмыгнул мимо него и пустился наутек. Ниила остался. Дверь за мной затворилась, и я услышал, как Исак лупит его.
На мгновение я отрываюсь от дневника, который начал в Непале. Электричка подходит к Сундбюбергу. Занимается рассвет, пахнет отсыревшими куртками. В моем учительском портфеле лежит папка с двадцатью пятью проверенными сочинениями. Февральская хлябь, через четыре месяца ярмарка в Паяле. Мельком гляжу в окно. Высоко над перроном кружат галки, вьются, вьются взбудораженным кубарём.
Взгляд мой возвращается к Турнедалену. Глава пятая.
Глава 5
О бесстрашных вояках, о группировках и об искусстве вытаптывать лыжные спуски
Каждый день, когда в Школе домоводства заканчивался последний урок, мимо нашего дома проходили толпы шестнадцати-семнадцатилетних девчонок. Классные телки. Не забывайте, это были шестидесятые – тонны макияжа, накладные ресницы и короткие-короткие клеенчатые сапоги в обтяжку. Мы с Ниилой повадились подглядывать за ними с сугроба у нашего дома. О чем-то переговариваясь, девчонки кучками шли мимо нас, без шапок даже в самую холодную пору (чтоб не испортить прическу). Дымили как паровозы, оставляя за собой приторно-сладкую смесь сигаретного дыма и духов, – этот запах по сей день вызывает у меня сладостные воспоминания. Бывало, они здоровались с нами. Мы краснели и делали вид, что строим снежную крепость. В семь лет у нас уже определенно был интерес. Назвать это похотью, конечно, нельзя – это была скорее томительная нега. Мне хотелось поцеловать их, прижаться. Ластиться к ним, будто котенок.
Как бы то ни было, мы стали кидать в девчонок снежками. Наверное, для того, чтобы они почувствовали, что мы мужики. Как ни странно, это подействовало. Дюжие шестнадцатилетние валькирии пугливо шарахались, как стадо оленей, визжали и пищали, укрываясь косметичками. Вот глупые. Мы ведь и снежки-то толком лепить не умели, кидали свечой, почти не попадая, – снежки мягко планировали, как финские варежки. Однако шороху наводили. Мы были силой, с нами надо было считаться.
Так продолжалось несколько дней. Вернувшись из школы, мы загодя готовили боезапас. Воображали себя двумя виттульскими вояками, двумя матерыми ветеранами, выполняющими спецзадание на чужом континенте. Под ложечкой было щекотно от ожидания. Эти бои приближали нас к тем сладостным ощущениям, о которых мы пока только догадывались. С каждой новой битвой росли наши петушиные гребешки.
И вот наконец показались девчонки. Несколько групп, идут на разном удалении друг от друга, по пять-десять человек. Завидев их, мы прячемся за сугробом. План тщательно продуман. Мы пропускаем первую группу и атакуем их со спины, остальные кучки резко тормозят прямо перед нами. Паника и сумятица. И, разумеется, восхищение нашей удалью молодецкой.
Сидим в засаде. Слышим приближающиеся шаги, девичьи голоса, прокуренный кашель, смешки. Вмиг выскакиваем из-за сугроба. У каждого по снежку в правой руке. Завидев девчонок, как два викинга, с воинственным кличем кидаемся в бой. Но только мы собрались смять их со спины, как обнаруживаем, что одна из девчонок не убоялась. Встала за несколько метров от нас. Светлые длинные волосы, размалеванные глаза. Пристально смотрит на нас.
– Только киньте еще раз, я вам ноги поотрываю, – шипит она. – Так отделаю, что родная мать не узнает…
Мы с Ниилой пугливо опускаем снежки. А девица, напоследок еще раз грозно глянув на нас, идет догонять подруг.
Так мы и стояли. Опустив глаза. А на душе осело какое-то огромное, тревожное смятение.
Детство паяльских мальчишек проходило в постоянной борьбе группировок. Именно так местные пацаны выясняли между собой отношения. Втягивались в группировку с пяти-шести лет и выходили из нее к четырнадцати-пятнадцати годам.