Выбрать главу

Но наряду с литературой, так сказать, узаконенной, статусной, которая неизменно являлась и является предметом серьезного научного осмысления, во Франции существовал чрезвычайно обширный пласт словесности, которая долгое время принципиально игнорировалась историками литературы, очень редко анализировалась критиками и подвергалась крайне пренебрежительной трактовке общественным мнением. Собственно, эта ситуация не нова, она имела место и в первой половине XIX века, когда феномен массового чтения впервые поднялся во весь рост. Уже тогда не только со страниц газет и журналов, но и с церковных кафедр слышались гневные инвективы в адрес «дурной литературы» и ее создателей. Именно с дурным влиянием нечестивых книг связывалось распространение греховных и недостойных свойств человеческой натуры – таких, как высокомерие и утрата скромности, черствость по отношению к ближнему, угрюмость и нездоровая возбужденность.

Нередко в адрес популярного чтения слышалась и критика иного рода, а именно упреки в феминизации мужчин-читателей под влиянием книг. Одна из наиболее известных современных исследовательниц массовой литературы Лиз Кеффелек считает, что во Франции конца XIX века формируется весьма устойчивое представление о доверчивой, не слишком образованной, эмоциональной «читательнице», падкой на различные формы популяризации знания, а также и на бульварное чтение. Об этом в свое время писал Эмиль Золя. А именно в период «прекрасной эпохи» словесность активно переориентируется на женщин (притом, что писательниц во Франции тогда было вчетверо меньше, чем писателей). При этом «читательница» – не только «гендерное», как теперь принято говорить, понятие; в этой роли мог выступать и представитель сильного пола – праздный аристократ, светский лев, неспособный одолеть книгу глубокого содержания. Незрелый читатель (женщина, старик, ребенок) противопоставлялся зрелому – сознательному мужчине, гражданину своей страны, которому негоже опускаться до чтения популярной литературы и который, конечно же, отдает предпочтение политической прессе.

Нельзя сказать, что указанный феномен характерен только для Франции. Интересный пример «женского» восприятия литературного текста мужчиной запечатлен в рассказе А. П. Чехова «Перед свадьбой», написанном в 1880 году. Жених по фамилии Назарьев «жалованье получает тщедушное» и весьма непривлекателен, но зато умеет расположить к себе дам разговором о литературе:

– Как вы поживаете? – начал он с обычною развязностью. – Как вам спалось? А я, знаете ли, всю ночь напролет не спал. Зола читал да о вас мечтал. Вы читали Зола? Неужели нет? Ай-я-яй! Да это преступление! Мне один чиновник дал. Шикарно пишет! Я вам прочитать дам. Ах! Когда бы вы могли понять! Я такие чувствую чувства, каких вы никогда не чувствовали! Позвольте вас чмокнуть!

Можно ли с достаточной степень достоверности установить, каков был состав поклонников «популярных романов»? И какое представление об этой группе читающей публики существовало в ту или иную эпоху? На эти простые, казалось бы, вопросы не так-то легко дать ответ. Определенно можно сказать одно: в интересующий нас период, как бы параллельно с растущей урбанизацией страны, имеет место процесс демократизации чтения. С начала 1880-х годов начальная школа во Франции становится обязательной. Организуются народные университеты для рабочих. Кроме того, повышение уровня жизни населения страны после 1896 года привело к тому, что простолюдины смогли позволить себе приобретать книги; в результате многократно возросли средние тиражи.

В 1901 году подавляющая часть населения Франции уже умела читать – доля неграмотных составляла 16 % среди мужчин и 24 % среди женщин. Отходят в прошлое патриархальные навыки коллективного чтения вслух, а также распространение популярного чтива в провинции книгоношами, так называемый кольпортаж – дешевые, низкого полиграфического качества издания, выпускавшиеся в коллекции «Голубая библиотека». Во времена Сю и Дюма «Голубая библиотека» являлась, по существу, основным ресурсом массового чтения, особенно в сельской местности.

Неустанные разоблачения дешевой литературной продукции, якобы способствующей нравственной деградации читателей, если не прямой их криминализации, следует воспринимать в контексте общественных проблем своего времени, в том числе и уже упоминавшихся преступлений анархистов; социальное зло начинали связывать с растленным влиянием популярных романов. С другой стороны, популярный роман был зеркалом своей эпохи, отражая не только упомянутые преступления, но и, в более широком плане, проблему легитимности существующего социального порядка.