Романы! Да ведь именно они и развращают общество. Они являют собой источник всевозможных пороков, всевозможных несчастий. Они-то и породили революции. На романах воспитывается презрение к религии. Именно романы возбудили в наших современниках непомерные амбиции. Мы видим там королей, которые выходят замуж за пастушек, приказчиков, которые прыгают в постель к маркизам и баронессам – в общем, сплошной кошмар! Одним словом, всё летит в тартарары, и мы уже ныне не уверены, что нам удастся сохранить завтра то скромное добро, коим наделил нас Господь. Вот если бы романы писались для того, чтобы воспитать в нас смирение, самоотверженность, бессребреничество!
Конечно, особенно тлетворным казалось воздействие романов с криминальными сюжетами. Как иронично писал в 1887 году журнал «Ле Монд ил-люстре» (Le Monde illustré), «всякий раз, как в комнате убийцы находят фрагмент газеты с романом-фельетоном, даже если он попросту использовал эту газету, чтобы завернуть в нее пару ботинок, – делается вывод, что убийство было совершено под влиянием Понсона дю Террайля, Ксавье де Монтепена, Габорио или еще кого-то». Скорее всего, здесь имеется в виду знаменитый серийный убийца Жан-Батист Тропман (он был гильотинирован в 1870 году), в комнате которого был найден один из романов упомянутого Понсона.
Начиная с «Парижских тайн» во Франции существовала достаточно обширная категория читателей популярных романов, которые так глубоко погружались в описываемые события, что слезно умоляли авторов не расправляться со своими персонажами. Как-то раз не слишком известный писатель Поль Дюплесси встретил своего приятеля, скульптора и гравера Эме Милле. Тот в большом волнении спросил Дюплесси, как сложится дальнейшая судьба попавшей в переделку героини его очередного романа. «Она погибнет от удара кинжалом», – сурово отрезал Дюплесси. «Какой ужас! – вскричал его собеседник, – я поспорил с отцом на целых десять луидоров, что баронесса вырвется из западни». Дюплесси взглянул на часы: «Еще только десять утра. Есть время спасти баронессу. Немедленно сажусь в фиакр и лечу в типографию». А когда Милле рассыпался в благодарностях, писатель заметил: «Чего только не сделаешь ради друга!».
Писатели-фельетонисты в глазах тогдашнего культурного истэблишмента были принижены, их соревнование с представителями «настоящей литературы» заранее было обречено на неуспех. Хотя отдельные попытки сближения и предпринимались. Например, автор мемуаров и солидных исторических сочинений, литературоведческих монографий о Мольере и Петрюсе Бореле, избранный в 1886 году во Французскую академию Жюль Кларети (1840–1913), осознанно стремился утвердить себя в роли респектабельного поставщика массовой словесности и одновременно снискать расположение со стороны интеллектуальной элиты. Не подлежит сомнению также его стремление заручиться поддержкой респектабельных критиков. Между тем, невзирая на все эти усилия, Кларети продолжал восприниматься социумом скорее как журналист.
Но попытаемся оценить «бурный поток» массового чтения не по шкале воинственного аббата, впоследствии с тем же рвением боровшегося с обнаженной натурой на французских пляжах, а с позиций сегодняшнего дня. Мы должны констатировать, что именно в период «прекрасной эпохи» происходит интенсивный всплеск массовой литературы во Франции, ее системная модернизация, обновление ее жанровой системы. Возникшие сравнительно недавно жанры соседствуют с вполне устоявшимися, давно полюбившимися массовому читателю. В обществе той поры присутствовало понимание того, что популярный роман подвержен некоей собственной эволюции, но и сохраняет приверженность собственным «корифеям». «Само собой разумеется, что нынешний фельетонист вроде Жюля Мари или Монтепена рассказывает историю в другой форме и в ином духе, нежели Понсон дю Террайль или Поль де Кок», – пишет в 1903 году еженедельник Revue hebdomadaire. Одновременно с этим другие журналисты, имея в виду приверженность читателей «классике» популярного романа, язвительно констатировали, что «по-прежнему в моде знаменитые марки духов – “Дюма-отец”, “Эмиль Габорио”, “Эжен Сю”, “Понсон Дю Террайль”, “Поль Феваль”».
В интересующий нас период роман-фельетон переживает своего рода кризис идентичности: при всей разветвленности и многообразии, количественном разрастании жанра он всё-таки становится лишь одной из форм массового чтения. Вырабатываются достаточно устойчивые каноны в том, что касается печатания фельетона на страницах газет. Если поначалу газета допускала присутствие на своих страницах лишь одного романа с продолжением, то к началу Первой мировой войны их количество в одном выпуске газеты могло достигать трех. Соответствующие тексты часто сопровождались чрезвычайно броским рекламным текстом. Продолжительность публикации каждого романа могла быть разной – от трех до шести месяцев. При этом в конце XIX века на рынке еще доминировал роман сентиментального типа, тогда как в 1900-х годах возникают новые формы, включая детектив и фантастику.