– Вот ведь варвары…
– Они выткнули его золотой, солнечный глаз. Он смотрел на меня, когда вылеченные им дети бросали в него камни, смеясь, плюя и строя рожи. Стражники вбили рукоятки мечей в деревянный пласт и положили Треиштена на острия. Он медленно умирал, а когда это случилось, на его губах застыла улыбка, печальная улыбка всепрощения. Но даже после его смерти Элейцы не могли успокоиться: дети продолжали кидать камни и плевать, а родители проклинали и кружили вокруг, будто хищные птицы. И только вечером, когда сгустились тучи, и ударила молния, угодив в могилу, люди разбежались по своим домам.
Девица растерянно молчала. Стихия посмотрела на оставшийся в руках зеленый хвостик. Она со злости превратила в стружку всю морковь. Бросив остатки в костер, взялась за другой овощ, чтобы скрыть нараставшую дрожь в пальцах.
– Я поклялась отомстить за него. Долго плутая по пустынным землям, забрела в поселение с разномастным людом, среди которого увидела человека в знакомой одежде. Из осевшей на дно злости вдруг поднялся дикий ураган ярости. В ушах зазвенели голоса, замелькали лица с орущими ртами. И ноги с алыми подошвами. Я набросилась на элейца и принялась колотить его, видя перед собой лишь истерзанное тело Треиштена. Меня оттащил от того гада один старик и отвел в сторону. Нагнувшись, тихо сказал: «Если хочешь научиться убивать, я помогу тебе». Я ушла с ним, прожив в его доме с год. Каждый день выматывала себя тренировками, самозабвенно отдаваясь поставленной задаче. Все во мне жило лишь одной целью – растерзать, придать страшным мукам всех элейцев. Содрать шкуру с каждого, вонзить их же когтистые плети в их подлые тела!
Девица молчала, провожая взглядом летящую в костер кожуру ее последних запасов.
– Однажды на дом старика напала банда малолетних разбойников. Среди них я увидела и свою потерянную подружку. Она все это время искала меня. Я снова была не одинока. К тому времени, когда я набралась сил, Элейка не осталось. Жители расползлись по другим городам. А я стала одной из разбойниц и мстила всему миру. Не могла пройти мимо ни одного элейца, какого бы возраста он ни был. Я же поклялась, что каждый из них останется без глаза, каждый познает боль, каждый будет изрезан. Я калечила и тех, кто носил на башмаках красную пыль. Кто топтал кровь Треиштена.
Стихия перехватила нож острием вниз и посмотрела на сапоги замершей девицы. Та тоже покосилась на них, догадавшись, в чем дело, и попыталась подняться.
– Я никогда не была в твоем проклятом Элейке! Даже не представляю, где он находится! А красной пыли и здесь хватает! Вон в той стороне, в сотне шагов отсюда!
Стихия задумчиво покачивала ножом, разглядывая свою жертву. У той и впрямь ничего общего с тощими, смуглыми тварями. Ничего, кроме алой пыли на подошвах. Убить ее только за это? Она уже вышла из того возраста, когда могла оправдать свою незрелую жестокость данной клятвой. Потому присела рядом и поспешно развязала веревки, словно боясь передумать. Конечно, она ей столько рассказала, уверенная, что прирежет без раздумий. А вышло, как вышло…
Девица покосилась на нее с недоверием. Потерла занемевшие ноги, опасливо подобрала арикит, но не наставила его на обидчицу. Затолкала за ремень, подобрала свой опустевший мешок и протянула руку. Стихия немного подумала и вернула ей нож.
– Вижу, давно в пути. Куда едешь, чокнутая?
– Сюда, – протянув карту, ткнула в темное пятно Стихия.
– Дурында, – хмыкнула девица и постучала пальцем по виску. – Это же в той стороне, откуда ты явилась. Ездила кругами? Мне тоже туда надо. Подвезешь?
В другое время Стихия умчалась бы прочь, раздосадованная своим откровением. Нет, в другое время, не стерпев такого позора, прирезала бы девицу и только. А сейчас, борясь с неловкостью, стараясь не смотреть на нее, спешно забралась в седло. Да, времена меняются! Желание никогда ее больше не встретить и жалящий страх снова остаться одной раздирали в клочья. Может, сейчас она, как никогда, нуждается в попутчике. Она не выдержит еще шесть дней одиночества. Она сойдет с ума.