Обиженная скотским отношением к себе, со стороны несознательной части населения, лавка, отпускать не хотела. Просидел на ней уже минут двадцать, хотя первоначально, для принятия решения, отводил не больше пяти. По прежнему не хотелось ни возвращаться назад, ни оставаться здесь. Хотелось того же, что и раньше, в город, в тёплую квартиру, на сытный, пускай и поздний ужин, после которого даже краткий, и возможно не очень крепкий сон, слабо отразится на общем состоянии, при пробуждении. Видимо это, так никуда и не девшееся желание, и не давало возможности на что то решиться, а ещё во мне, где то очень глубоко, тлел слабый огонёк надежды, надежды на попутный транспорт. Пускай вероятность того, что по ночной дороге кто нибудь проедет и подберёт меня, неимоверна мала, но исключать её полностью я не торопился. Бывали прецеденты, люди на попутках и в более позднее время суток до города умудрялись добираться.
Не знаю, сколько ещё бы сидел на пришедшей в негодность скамейке, споря с самим собой, наверное, долго, возможно и заснул бы в таком, сидячем, положении, так ни на что и не решившись, но всё изменилось неожиданно, почти в одно мгновение, представившее на моё обозрение яркий свет от фар автомобиля, необъяснимо быстро выскочившего из-за поворота. Среагировал на него точно так же, как разъярённый бык реагирует на огромную, красную тряпку в руках опытного матадора. Забыв об усталости, стряхнув с себя нерешительность и пелену зарождающегося сна, одним рывком вскочил с насиженного места и нисколько не заботясь о собственной безопасности выбежал на середину дороги, где принял позу, не позволявшую двояко трактовать мой отчаянный поступок. Что почувствовал человек сидящий за рулём, заметив меня на своём пути, не знаю, но тормоза его автомобиля достаточно откровенно продемонстрировали своё отношение ко мне, не стесняясь ни в выражениях, ни в тональности. Юлить не стану, их душераздирающий визг и скрип напугал меня, но так и не заставил ни на сантиметр сдвинуться с места. Я словно статуя, так и продолжал стоять широко, расставив ноги, и раздвинув руки во всю их длину, будто пытаясь поймать облако пыли, образованное стареньким «москвичом» и выброшенное порывом ветра в мою сторону. И даже после того, как в салоне появился свет, и я смог, через запылившееся лобовое стекло, разглядеть не молодого мужчину, тело моё продолжало изображать знаменитый рисунок, не менее знаменитого художника.
— Тебе чего, жить надоело!? — грозно спросила меня седая, взъерошенная голова, стоило ей только высунуться из окна автомобиля.
— Жить ещё нет. А вот сидеть здесь, в темноте, на грязной лавке, в одиночестве, очень — пытаясь скрыть нервную дрожь, ответил я ей улыбаясь и без паузы, так жалобно на сколько мог, попросил: — Дядь, будь другом, до города подвези.
Пока ехали по неухоженной, раздолбанной грунтовке я строго соблюдал правило: «Хочешь, чтобы водитель не уснул за рулём, не спи сам». Но, как только выехали на нормальную, асфальтированную дорогу, расслабился, позволил себе на минуту прикрыть веки, дав глазам небольшой отдых, да так, видимо и отрубился, забыв о правилах, а заодно и о других предрассудках, придуманных людьми для самоуспокоения. Как долго спал на переднем сиденье, не приспособленном для людей моих габаритов, трудно сказать.
— Просыпайся! — крик, больше похожий на вопль отчаяния и сильный толчок в левое плечо, не позволили при пробуждении оценить это.
— Приехали? — не ловко дёрнувшись и сильно ударившись головой о стекло двери, выдал я дежурную фразу, открывая глаза.
Мой следующий вопрос, возможно и был менее приличным, но задавал я его более осмысленно.
— Что за хрень? — спросил я водителя резко зажмурившись и нисколько не стесняясь последнего слова.
Не дождавшись быстрого ответа от безжалостно разбудившего меня своим криком человека, осторожно приоткрыл левый глаз, меньше пострадавший от внезапно обрушившегося на органы зрения, неизвестно откуда появившегося яркого, солнечного света, перед этим предусмотрительно затенив его ладонью. Увиденное породило в моей голове такое количество новых предложений со знаком вопроса в конце, что от них сразу же стало не по себе. Пытаясь выбрать из этих вопросов самый культурный и самый животрепещущий, ещё некоторое время молчал, когда же готовность задать его была почти сто процентной, водитель, так и продолжавший молча сидеть слева, снова вступил в разговор.
— Чего перед собой видишь? — спросил он предельно серьёзно, но почему то шёпотом.
— Лобовое стекло. Грязное — так же серьёзно ответил я ему, стараясь понизить градус внезапно возникших эмоций до нормального уровня.