Все это что-то значило. Он знал, что это что-то значит. Это имело огромное значение, но не для него.
Человек ждал их в незнакомом коричневом доме в стороне от многолюдных улиц. Солнечный свет снаружи, гулкие залы внутри, приглушенные голоса, выстилающие интерьеры, будто бархат. Мама остановилась на ступенях коричневого дома и замерла, будто собиралась запеть. Когда она пела в церкви, она всегда перед началом на мгновение замирала, чтобы собраться.
Человек был приятный, но не по-настоящему приятный. Такая нарочитая приятность. Приятность, которая достигалась усилием. Человек не сводил с него взгляда и все время улыбался.
— А это ваш сын? — спросил он.
Мама села. Она расправила полы своего лучшего плаща. Человек предложил ей бумажную салфетку из коробки у него на столе. Принесли квазичай. В окнах за креслом, в котором сидел этот человек, в солнечных лучах, словно свет, играющий на отполированных зубах, мерцала стеклянная панорама города.
Человек говорил о вещах, ему непонятных, но человек, видимо, опасался, что он может понять, что он уже понимает слишком многое, все поглядывал на него, просто для проверки. Вошел еще один мужчина. Он был моложе, и он носил длиннополое черное одеяние, и оба — его мама и первый мужчина — называли его «отец».
Но мужчина в черном одеянии не был его отцом. Он даже не был отцом Эрколем из церкви, куда его мама ходила петь, хотя он носил такую же одежду, как и отец Эрколь. Отец Эрколь был пожилым и приятным. Искренне приятным. Отец Эрколь часто просил маму петь по воскресеньям и давал ей возможность собраться, прежде чем она станет петь перед всеми людьми.
Мужчина в черном одеянии был слишком молод, чтобы быть чьим-либо отцом. И он определенно не был его отцом. Его отец был старше и выше, и у него были большие сильные руки, и он работал на орбитальной стройке, и они редко видели его, потому что он всегда отсутствовал, работая по контракту.
Они не видели его месяцами.
Мужчина в черном одеянии спросил, какие приготовления необходимо сделать, и мама ответила, что ее муж, в общем-то, не был верующим человеком. Вера — это ее. Она регулярно посещает церковь. Ей нравится петь во время службы. Это ее среда. А муж… его никогда не интересовали ее дела. Даже когда он был дома, ему и в голову не приходило пойти с ней в церковь, хотя он и не препятствовал ей. Она объясняла это тем, что он был рационалистом. Вот как он описывал себя. Как видел суть событий. Бог только ввергал людей в войны и разные неприятности. Бог не нужен, когда у тебя есть Космос.
Мужчина в черном одеянии проявил участливость. В анкете покойного ясно говорится, что он придерживается той же веры, что и его жена. Многие аспекты сотрудничества покойного с Администрацией определялись этим пунктом, в том числе и место работы, пособие семье и оплата жилья, а также отпуска. Администрация Поселения оплачивала организацию похорон, исходя из религиозных убеждений, заявленных в анкете. Мужчина в черном одеянии выразил обеспокоенность, что мама имеет такое неверное представление о религиозных взглядах своего мужа. Возможно, она расстроена и сердита на Бога из-за этого несчастного случая? Если это так, то ее горе вполне объясняет ее отношение, но — настаивал мужчина в черном одеянии — ему необходимо докопаться до истины. Она не должна — ей не следует — позволять, чтобы ее собственные чувства препятствовали исполнению воли мужа.
Кроме того, если выяснится, что покойный подал неверные сведения о своих религиозных взглядах, потребуется провести расследование, чтобы проверить, не ошибочно ли начислялись пособия и компенсации.
Мама сказала, что ее муж был воспитан в церковных традициях, как и она сама, как и их сын, который сейчас здесь, но со временем церковь превратилась для него в формальность. Он если и посещал ее, то только чтобы отметиться. За последние десять лет его вера пришла в упадок.
Мама вытащила еще салфетки, чтобы высморкаться. Ее голос изменился. Сын знал, что это что-то значит. Это все что-то значит. Это имело огромное значение, но не для него. Она говорила, что не может поверить, что слышит от них такие слова, да еще в такой момент, после всего, что случилось. Он был хорошим, преданным работником. Что они имеют в виду, говоря о расследовании? Если были какие-то переплаты или ошибочные выплаты, то она не может вернуть эти деньги назад. У них всегда было мало средств, а особенно сейчас. Мужчина в черном одеянии заверил ее, что до этого дело не дойдет и что предприятие выплатит полную компенсацию. Но возможны варианты. Например, может так получиться, что придется перенаправить некоторые выплаты. Сделать их чуть меньше. Сейчас их только двое, а служебная площадь пользуется спросом. Большая вероятность, что так и будет, особенно если подтвердится, что грант на оплату жилья верующего выдавался по ложным сведениям.
Мама очень тихим голосом говорила, что так просто не может и не должно быть. Это ее дом, дом ее семьи. Дом ее сына. Ее сына, ее мальчика, который вот здесь, его дом. И она является прихожанкой церкви. У них есть соседи и друзья. И они живут там уже десять лет.
Мужчина в черном одеянии обратился к другому мужчине, предлагая, чтобы мальчик, пока они беседуют, подождал где-нибудь в холле. Иначе он может огорчиться. Похоже, ребенок не понимает, что происходит. В конце концов, ему всего четыре года. В холле есть книжки с картинками и игрушки.
Мама поцеловала его и разрешила, чтобы его увели из комнаты, прочь от окна с видом на город, сверкающий, как отполированные зубы.
Его отвели в холл, в котором пахло мастикой, и попросили посидеть на кушетке у окна, через которое лилось солнце. Молодая женщина принесла ему коробочку с соком и какие-то фрукты. Она показала ему ящик около кушетки, где лежали книжки с картинками, деревянная мозаика, и пластмассовый танк с логотипом ВУАП, и заводной игрушечный спинрад, сделанный из жести.
Он не любил фрукты, поэтому положил их на подоконник. Хотя есть все еще хотелось. Казалось, прошло много времени, молодую женщину куда-то вызвали, а игрушечный спинрад наскучил. Он бродил по гулким коридорам, по пятнам солнечного света на полу, падающего сквозь высокие окна, нагоняемый приглушенными голосами.
На улице, на залитых солнцем ступенях он увидел прилавок «ПроФуд», у которого мама не разрешила задержаться, когда они спешили сюда. Рабочие выстроились в очередь за чашкой горячего напитка и шоколадкой. Он подошел и принялся разглядывать фотоменю над прилавком: глянцевый кофе, обсыпанная сахарной пудрой выпечка и ломтики сыра и еще всякой ерунды.
Затем мужчина за прилавком сказал какой-то женщине, что у нее милый малыш, а женщина ответила, что это не ее ребенок и интересно, чей же он? Маленький мальчик потерялся. Маленький потерявшийся мальчик на шумной улице большого города. Где его родители? Ах, бедняжка. Должно быть, он так напуган.
Он не был напуган, во всяком случае, до тех пор, пока они не начали суетиться вокруг него. Его спросили, где его папа, а он не знал, и тогда они спросили, где его мама, и он вдруг понял, что на самом деле он и этого не знает. Она находилась в большом коричневом доме со ступенями перед входом, но вокруг было несколько больших коричневых домов со ступенями перед входом, и он не мог сказать в каком.
Вот тогда-то он действительно испугался. Он хотел знать, где его мама. Но никаких признаков ее присутствия не было. Вообще-то, он не понимал, что происходит, кроме того, что каким-то образом он потерялся и мамы нет поблизости, чтобы найти его или объяснить, что случилось.
И папы тоже нет.
Мужчина, работавший за прилавком «ПроФуд», вышел и отвел его в сторонку, к стенду, на котором красовалась большая яркая картинка с изображением астронавта Билла Берри, и дал ему бескалорийный кока-кольный леденец, чтобы ему было чем заняться, пока звонили в полицию.